- Ты должна мне объяснить! - почти прокричал он ей прямо в лицо, но она молчала, закусив нижнюю губу. - Слышишь, ты должна, мне объяснить! он схватил ее за плечи и стал трясти изо всех сил. - Ты должна, должна объяснить мне это!
Она попыталась оторвать его руки, но силы были слишком неравными, и тогда, размахнувшись, она ударила его по щеке. Но гораздо больней пощечины ударили ее слова:
- Кейенко! Онги рекалу тонго!
И все вдруг стало ясно. Так ясно, что не оставалось места для какого-то иного толкования. И не стало надежды на отмену приговора. Пальцы Ондизага сами собой разжались, перед глазами его потемнело, и он как слепой, натыкаясь на стены, с трудом добрался до своего ложа и рухнул на постель.
Как ушла Тьяги, он не помнил.
Мысли его были в полном смятении. Несколько часов пролежал он, тщетно пытаясь ни о чем не думать, чтобы не допустить до своего сознания смысл вдруг открывшейся ему истины, чтобы не вспоминать о том, что он узнал о себе самом. Но время не облегчало боль, лишь усиливало ее, ибо раз за разом ловил он себя на том, что думает на языке аборигенов Алькамы - в языке его собственной расы просто не было ни необходимых понятий, ни конструкций для манипулирования ими. Наконец, с великим трудом он взял себя в руки и сосредоточенно проделал весь комплекс мысленных упражнений эгийер-кн'аги - мучительный, но действенный способ очищения разума, с незапамятных времен известный его расе.
Он вновь обрел способность к ясному мышлению - и какую-то пустоту внутри, которой никогда не замечал прежде.
Многое теперь становилось понятным. Почти все. Он понял, наконец, что в мышлении аборигенов оставалось для него неясным, понял, что сдерживало его от начала атаки на их внутренний мир. Три слова, брошенные Тьяги, раскрыли ранее непонятные связи и сняли покров тайны. Теперь аборигены были в полной его власти. Но радости не было.
Еще вчера все в мире казалось простым и понятным.
Еще вчера ему не о чем было особенно задумываться.
Еще вчера у него просто не было средств для того, чтобы сформулировать такие мысли. Но три слова, которые он услышал сегодня, разрушили плотину в его сознании - и все изменилось. Мир вокруг стал другим - только потому, что Ондизаг не мог смотреть на него прежним взглядом. И в этом изменившемся мире вдруг оказалось немыслимо совершить то, ради чего прибыл он на Алькаму, и остаться при этом самим собой. В этом новом мире естественный для людей расы Ондизага образ мыслей и образ действий вдруг оказался просто несовместимым с самим понятием "человек". И ничего поделать с этим было нельзя - если не позабыть напрочь слова, услышанные им сегодня. Но даже если бы он позабыл их, остались бы логические связи, порожденные осознанием их смысла, и ничего ровным счетом не изменилось бы. А если бы какое-то чудо вдруг лишило его понимания этих связей, то он уже не в силах был бы навязать аборигенам нужный образ мыслей. Ему всегда казалось, что это так просто - слегка изменить структуру языка, иначе расставить акценты, ввести некоторые новые обороты... Никто ни о чем не подозревает, никто не тревожится - но мышление новых поколений, вступающих в жизнь, становится другим. Таким, какое требуется расе Ондизага. Мышлением покорных рабов. Или мышлением людей второго сорта, понимающих превосходство расы Ондизага. Мышлением преданных слуг... И можно не бояться возмездия: сама мысль об этом никогда не сможет возникнуть в сознании покоренных рас.
Еще вчера казалось, что все это так просто.
Еще вчера все это было вполне достижимо.
Но теперь это было невозможно, совершенно невозможно! Просто потому, что совершивший все это мог называться только "кейенко", и это про него можно было сказать "Онги рекалу тонго".
"Человек без рук"... Вот, значит, что она имела в виду, вот на что надеялась. И вдруг убедилась - и тени сомнения не осталось - не человек без рук. Человек без сердца, человек без души. Душа... Само понятие это, столь обычное для многих покоренных народов, было совершенно чуждо расе Ондизага. И он, как и все его соплеменники, относился к душе естественным для себя образом - как относится естествоиспытатель, анатомируя под микроскопом бабочку. Но оказывается, и у него самого есть душа, и эта душа болит. Проклятье! - он опять думал на языке аборигенов. Но думать на родном языке он бы сегодня не смог. В его языке просто не было средств, чтобы выразить то сокровенное, что открылось ему сегодня, то главное, чем он отличался от аборигенов, что лишало его даже малейшей надежды овладеть их талантом в управлении природой, тот душевный изъян, по которому все в этом мире сразу распознавало в нем чужака. Как просто и понятно становилось все теперь - и безумно сложно, практически невозможно что-то поправить, что-то изменить.
"Онги рекалу тонго" - это было сказано о нем. О человеке, который считает, что ему принадлежит все, который привык только брать и даже не думает о том, чтобы что-то отдавать. В этом состояло его отличие от аборигенов. Для них - только сейчас он понял это! - именно в том, чтобы отдавать, и заключался смысл жизни. Отдавать - и не требовать ничего взамен. Отдавать - и получать неизмеримо больше. Все здесь было построено на этом универсальном принципе. Да и как могло быть иначе, если сам этот мир был творением бесчисленных поколений аборигенов, и каждое поколение стремилось к тому, чтобы отдать себя без остатка. Каким же жалким уродцем выглядел рядом с ними он, Ондизаг, кейенко - человек, который берет, не отдавая, "тот, кто хочет проглотить весь мир", если попытаться буквально перевести это слово на язык расы Ондизага.