Больше всего меня интересовали научные журналы. Мой новый приятель так привязался ко мне, что за свой счет выписал наш “Химический сборник”. Как я обрадовался, когда впервые взял его в руки! Кажется, никогда в жизни я не читал ничего так внимательно, как эти тетради “Сборника”! И в один прекрасный день, просматривая свежий выпуск журнала, я увидел изложение своей “теории радиоцеллюлозы”, подписанное автором открытия — Хрущенко.
В один миг я понял все. Понял, куда исчезли мои бумаги, почему профессор устроил меня приглядывать за золотом, зачем оставлял меня наедине с Бовдуром и откуда нашел в себе столько милосердия, что вызвался спасти меня от суда, а мою семью от голодной смерти! Он желал избавиться от опасного свидетеля, который мог разоблачить его незаслуженную славу, и придумал весь этот дьявольский план, чтобы навсегда запереть меня здесь!
Я утратил власть над собой, забыл о всякой осторожности и начал биться и кричать. Дежурный врач был поражен моим поведением. Когда я воскликнул, что Хрущенко украл мой труд, и произнес злосчастное слово “радиоцеллюлоза”, он принялся меня успокаивать, а сам тем временем подмигнул смотрителям. Так я оказался в смирительной рубашке и минуту спустя был уже в отделении буйнопомешанных. Три дня я действительно бесновался, бился головой о стены, а смотрители безжалостно колотили меня. Затем я сообразил, что слезами горю не поможешь и лучше будет поговорить с врачом и объяснить ему случившееся. Но я не был знаком с начальником нового отделения и не питал к нему доверия. Тогда-то я и нашел выход — смерть. Хотел только оставить тебе свою исповедь и просить тебя присмотреть за моими детьми и очистить мое имя от позора. Но для этого мне требовалось время — и покой.
Месяц я вел себя спокойно и осмотрительно и смог вернуться в отделение моего друга-врача. Помогло письмо — я передал его через одного смотрителя. В письме я просил доктора принять меня обратно, вспоминал наши разговоры и обещал вести себя примерно. И этот добряк освободил меня.
Вернувшись в старое отделение, я чувствовал себя собачкой, которую побили и выбросили на улицу, а после снова пустили в дом… Я был покорен и подавлен. Мною овладела теперь настоящая меланхолия, и я ощущал, что мое здоровье со дня на день ухудшается. Поэтому я решил поторопиться со своей исповедью, пока мой разум еще не затуманен.
Я собрался с духом и перечитал хрущенковскую статью о “радиоцеллюлозе”.
Читал — и вновь переживал недавние минуты… Перед глазами вставала моя работа; я припомнил мельчайшие подробности своих экспериментов. Наконец я вспомнил все. Я снова и снова перечитывал статью Хрущенко — и видел, что он не сумел разобраться как следует в моей теории, а просто скопировал рукопись и опубликовал ее под своим именем. К примеру, я натолкнулся на одно неясное место, где был отчетливо заметен какой-то пробел в рассуждениях. Но именно это место бросало яркий свет на все дальнейшие выводы, именно там я развивал смелые планы использования “радиоцеллюлозы” для эксплуатации энергии Солнца.
Внезапно я понял причину: похитивший мои бумаги в спешке выронил два листа. Вероятно, они и содержали выводы, которых недоставало в статье.
А как искусно уважаемый профессор обошел эту небезопасную Сциллу и Харибду! Как остроумно переработал темные места! Он залатал их, как хороший хирург рану — заживет, и следа шва не останется. Но он не обратил внимания на одну мелочь. С двух утраченных листов начинался новый раздел; а наш ученый, переписывая чужой труд, этого не заметил и пропустил заголовок. В результате окончание раздела в его статье не соответствует сказанному в начале. Этого должно быть достаточно: верю, что ты найдешь способ смыть позор с моего имени.
Вчера я раздобыл веронал; его используют здесь как снотворное для успокоения буйных. Несколько граммов избавят меня от тяжких страданий. Засну, чтобы больше никогда не проснуться.
Вот и конец моей исповеди. Если она попадет к тебе в руки, ты защитишь меня и моих детей от клеветы.
Я заканчиваю письмо. Теперь мне стало легче. Я верю, что моя семья обретет в тебе преданного защитника. Прощай, Михаил, мой настоящий, искренний друг. Одному тебе я доверил эту долгую исповедь. С женой и детьми я прощаюсь короткой запиской. Помни, что они обессилены, сломлены и не могут за себя вступиться.
Если тебе доведется когда-нибудь встретить моего друга-врача, расскажи ему мою историю.
Поминай иногда добрым словом твоего несчастного друга
Ивана Кружляка».
IV