После я заметил внизу длинную, узкую полосу; она разрезала море белого тумана и понемногу продвигалась вперед. Нетрудно было догадаться, что это корабль… Берегов нигде не было видно…
Резкий холод прогнал меня с террасы. Внизу все еще спали. Я зашел в моторную; здесь по-прежнему сидели Михаил Антонович и первый пилот Корченко. Годограф показывал, что до Константинополя остается не меньше половины пути. Высота и скорость полета оставались неизменными.
Тем временем становилось все светлее. Я стоял позади пилотов и удивлялся: как они могут неподвижно сидеть за приборами всю ночь, не произнося ни слова?
Неожиданно Михаил Антонович нажал кнопку звонка. Вскоре в кабину вошел второй, резервный пилот Бадьорый и занял его место. Михаил Антонович взял меня за руку, мы вышли и направились в столовую. Здесь никого не было. Михаил Антонович принес горячей воды и налил нам чая. Несмотря на очевидную усталость, он был очень оживлен и весел.
Пока мы пили чай, взошло солнце. В спальне началось движение. Люди слезали со своих насестов, мылись в ванных комнатах и собирались в столовой. Пришел и заспанный повар Рукавичка и стал подавать завтрак.
Я снова зашел в кабину — и увидел что-то новое. Стало уже совсем светло, и цифры и обозначения на всех приборах, включая годограф, гипсоскоп, тахометр и так далее, — выделялись теперь черным на белом фоне. Согласно годографу, до цели нам оставалось полторы сотни километров. Мне стало скучно стоять там без дела, и я возвратился в столовую.
Вдруг с террасы к нам спустился профессор Слушкевич и провозгласил: «Товарищи, разрешите приветствовать вас волшебным словом, все значение которого поймет только тот, кто плывет по морю или летит над облаками: Земля! Земля!» Все вскочили и стремглав бросились к лестнице, ведущей на террасу; но там не могли поместиться все и внизу осталось немало недовольных. Я оказался на террасе одним из первых.
Перед нами, в направлении нашего полета и вправо до горизонта тянулась земля. До нее было еще очень далеко, однако в сильный бинокль уже можно было различить равнины, горы и леса. Слушкевич стал объяснять: справа виднеется болгарская крепость Варна; далее гористый мыс Эмине и последние отроги Малых Балкан, дальше — залив Бургас. Затем шли низменные побережья Болгарии и Турции, на горизонте вырисовывались какие-то горы, а прямо перед нами море сужалось в узкую полосу — Босфор. Вдалеке, слева, мы видели плоский берег Малой Азии с горами позади. Еще дальше мерцало море.
Очертания земли становились все более четкими. Мы уже видели длинную светлую ленту Босфора, а справа от нее показались самые высокие холмы Константинополя.
Наш самолет снизился; мы этого не почувствовали, только заметили, что земля будто придвинулась. Мы летели теперь на высоте одного километра. Вскоре мы, как на ладони, увидели весь Константинополь. За ним кончалась узкая лента Босфора и широко разливалось Мраморное море.
Сперва вместо города мы видели только холмики, покрытые зелеными садами, и минареты магометанских мечетей. Затем мы начали различать отдельные здания; но времени разглядывать их у нас уже не было: оставшиеся внизу ругались и требовали, чтобы мы спустились и позволили им хоть что-нибудь увидеть. Пришлось нам покинуть террасу…
Мне повезло: я вовремя заскочил в пилотскую кабину, и никто не успел меня опередить. Отсюда тоже открывался хороший вид на город; мы уже летели над Босфором. И справа, и слева картина была великолепна, но лучше всего было просто смотреть вперед.
Город был словно перерезан надвое Золотым Рогом. Ближняя к нам часть лежала в низине, дальше высились холмы. Показалась величавая Айя-София, султанский сераль, мечеть Ахмеда и много других примечательных зданий, которые я узнавал по фотографиям и описаниям.
Константинопольский рейд был полон жизни. Повсюду сновало множество маленьких, больших и совсем крупных судов и пароходов. Наш аэроплан спустился до 400 метров и полетел над сушей. Удивительный был полет; складывалось впечатление, что земля поднимается вверх и летит на нас, а самолет будто стоял неподвижно.
Наконец мы зашли на посадку. Михаил Антонович управлял самолетом как-то необычно — он все время смотрел вниз и словно выискивал на земле какой-то знак. Нашел его, когда мы уже спустились довольно низко: на высоком минарете реяли сине-желтые флаги (я забыл сказать, что из Одессы заранее оповестили Константинополь о нашем прибытии). Михаил Антонович внимательно поглядел на годограф, остановил двигатели и снизился почти до земли. На высоте метров 20, не более, мы пролетели над громадным полем, усеянным человеческими головами; сверху оно выглядело как муравейник.