Наш механик Яворенко моментально понял, в чем дело. Он подскочил к шару, закатившемуся в угол, и стал изо всех сил удерживать его руками. Но сил его не хватало; на помощь к нему бросились Нестеренко и я. Втроем мы, упираясь ногами в стол, удерживали шар в углу. Яворенко сказал, что это один из гиростатов правого борта, расположенных между стеной и обшивкой аэроплана; видимо, его ось не выдержала сильных порывов ветра и сломалась. Нужно было что-то делать, но никто не знал, что именно. Ясно было одно: шар необходимо где-то прикрепить, чтобы он не разрушил все стены. Яворенко кивнул Грушко, тот заменил механика, и Яворенко побежал к Михаилу Антоновичу за советом.
Вскоре он вернулся и сказал, что шар надо закатить на ее место. Там его нужно вновь прикрепить к оси, а если это сделать не удастся, то хотя бы где-то привязать; в противном случае он будет кататься по самолету и нарушать равновесие. Аэроплан тем временем все заметней кренился и шатался из стороны в сторону. Яворенко объяснил это тем, что Михаил Антонович остановил движение всех гиростатов — боясь, что сломаются и остальные — и пытался собственными силами бороться с ветром.
Сколько труда стоило нам вкатить шар на его место за стеной! Мы толкали его впятером, и у всех пот ручьями лился со лба, несмотря на свист холодного ветра в дыре. Наконец у нас получилось; Яворенко открутил крепления оси, пропустил через них какую-то цепь и приковал шар к месту. Механикам пришлось еще немало поработать, чтобы залатать дыру в стене — оттуда тянуло таким холодом, что мы едва не заледенели.
Нас трясло, кое-кто уже ждал приступа морской болезни, но страх превозмог, и все обошлось. Тем временем Михаил Антонович парировал все удары ветра. Стоило хвосту самолета подняться почти на 45°, как гондола сразу подскакивала, точно резиновый мяч, столкнувшийся с твердой поверхностью, и поднималась вверх метров на сто. При любом крене пилот сейчас же наклонял самолет в противоположную сторону — и вновь выходил из сражения победителем. Михаил Антонович старался постоянно держать самолет носом к ветру, страшась боковых ударов, которые были для нас наиболее опасны. Работали все четыре мотора — иначе аэроплан не устоял бы против такого вихря! На земле подобный ураган ломает самые могучие дубы!
На часы мы не смотрели; голода тоже никто не ощущал. Страх подавлял все остальные чувства. Наконец ветер начал стихать. Ужасная качка прекратилась, а гиростаты снова пришли в движение. Казалось, чья-то сильная рука внезапно схватила наш аэроплан и твердо направила его полет.
В гостиную вошел измотанный Михаил Антонович и сказал: «Черт его знает, где мы теперь… Не летим ли обратно в Одессу?» Мы все недоуменно посмотрели на него, а он пояснил, что годограф соединен с гиростатами[30]. Когда гиростаты остановились, точка-указатель прибора также застыла на месте, как стрелка часов со сломанной пружиной, — и мы сбились с пути.
Небо над нами прояснилось, показалось яркое солнце — мы все еще летели над облаками. Был десятый час утра. Мы стали советоваться, как определить наше местоположение и посадить самолет. Ситуация была очень опасной, так как в тумане мы могли налететь на высокую гору, а облака и не думали расходиться. Больше всех кипятился нервный археолог Василенко. Он жалел, что Михаил Антонович уговорил его отправиться в такое опасное путешествие, и клялся, что при первой возможности покинет самолет и всю нашу компанию. Михаил Антонович, несмотря на усталость, начал шутить: до Сахары, сказал он, теперь уже не сядем, а оттуда можно выбраться лишь на самолете. Василенко разозлился еще больше и стал наскакивать на Михаила Антоновича. Недоволен был и наш «полиглот» Лосняченко: зачем только, твердил он, человеку вздумалось летать? Не лучше ли ходить по земле пешком или ездить по твердой дороге? А если уж взлетел, сумей и сесть! Мы посмеивались, но хорошо их понимали: оба были склонны к морской болезни.
Спокойней других — помимо Михаила Антоновича — вели себя Иван Петрович, профессор Слушкевич, д-р Нестеренко и новый товарищ, Стопескул. После долгого совещания решили осторожно спускаться вниз. Михаил Антонович посоветовал подкрепиться; все уселись за столом и с удовольствием выпили горячего чая. Повар Рукавичка ночью очень настрадался, ходил с завязанной головой, стонал и жаловался, а мы над ним подшучивали.
30
Гиростат, как упоминалось, сохраняет положение своей оси и поэтому может использоваться вместо магнитного компаса для ориентации при морском плавании или полете в воздухе.