Сигмонда прожорливость Мьюгина не смущала. Наоборот, замечая убыль угощения, улыбнулся. Сходил к повозке, достал непочатый кус копченого мяса. Вынул захалявный нож, принялся нарезать ломти, сообразные вороновым глотательным возможностям.
Отшельник задумчиво рассматривал витязев клинок. Одобрительно бровями поводил, бороду огладил. После произнес: — Волшебно, о лорд двух кланов, твое и леди Гильды оружие.
— Какое волшебство? Просто удачное инженерное решение.
— Ой, ли. — Покачал головой старец. — Ну где это виданы такие брони, от которых булатные мечи, словно от гранитной скалы отскакивают, словно об утес ломаются? Где виданы такие стрелы, что любую кольчугу, будь то байдан, будь то бахтерца, все едино на вылет прошибают? Где такие мечи виданы, что не ржавеют, не ломаются, сталь словно гнилушку рубят? Может в твоем родном краю и не в диковинку, а у нас здесь, это чудо чудное, диво дивное. Истинно, истинно говорю тебе, о лорд двух кланов — пусть не было, но есть и будет ваше оружие волшебным, в каких бы краях не суждено вам оказаться. А ждет вас дорога дальняя, дорога трудная, путь славный.
— Не сложно пророчество. Не в замке сидим, на бивуаке, наверное к дороге это.
— Не о том речь. Тропинка здешняя, козлопасом протоптанная, и путь воинский суть различны.
— Так Вы, сударь отшельник, над гадалками смеетесь, а сами в провидцах изволите числиться?
— А ты, доблестный витязь, изволишь над старым человеком смеяться. — В тон Сигмонду ответил отшельник. — Великое ли чудо — дар провидца? Не токмо человек, скотина душою обделенная, в малой степени сей дар имеет. Да простит мою дерзость благородный Сатановский Вепрь, но и нечистый боров, вылезши из свинарника, завидя дубовую рощу в нее поспешно устремляется, в сердце своем возжелая ублажить утробу отборными желудями. Ибо предугадывает, что в дубраве, но не посреди навозной кучи лакомство отыщет.
Малыш согласно хрюкнул.
— А человек и более того способен. Последний деревенский дурачок, видя сорвавшиеся с ветви яблоко, не чает, что вознесется оное в небесные сферы, но ведает, что падает наземь, от яблоньки далече не укатится. Потому свой взор потупя, не измысливая лукаво, направляет стопы к благословленному древу, дабы в мураве под ветвями собирать плоды. Но разве под одним кленом отыщем мы резные багряные листья? А легкое семя одуван-травы, как далеко влечет его ветер прочь от родного луга?
Гридни знай себе за обе щеки наминают, в пол уха побасенки слушают. Про себя помышляют: — Эка старой брешет, эка плетет. Ловко, словно по писанному, а к чему брех, не уяснить. И нужды нет. Не нашего ума забота. Наше дело, по отчему завету, по материнскому наставлению лорду Сигмонду верой и правдой служить, а не языками молотить. Витязь, они высокородны, им разговор в забаву, вот и ладно, вот и славно.
Гильда, напротив. Про снедь позабыла, ресницами длинными, густыми хлопает, внимает мудрость речи вещего старца. Заодно за своего витязя горда — Сигмонд, он не только мечем, словом любому свой ответ дать может. Одному ему открыт резон ученых речей отшельника.
Сам Сигмонд, смакуя козьи ребрышки, согласно головой покивал. — Не могу не признать справедливость Ваших постулатов, мистер отшельник. В предложенной Вами формулировке, падение яблока, как физический процесс, следует рассматривать в качестве предельного случая. В практических целях, для решения поставленной задачи допустимо применение тривиального линейного приближения. Это вполне корректно, поскольку относительно гравитационного притяжения, все остальные силы, действующие на падающее яблоко, исчезающе малы и мы в праве ими пренебречь. Для других тел, обладающих иными, чем шарообразный плод, аэродинамическими характеристиками, такое допущение не будет соответствовать действительности. Поэтому, в общем случае, обсуждаемое нами явление, описывается нелинейным уравнением со многими переменными. И вот здесь, на первый взгляд, может показаться, что достаточно обладать всеми векторами воздействующих сил, что бы, с наперед заданной точность, вычислить траекторию, время и пространственные координаты падения. Но реально мы не только не имеем возможность определить и оцифровать все факторы. Многие из них, например, уже упомянутые воздушные потоки, по своей природе суть случайные величины. Таким образом, справедливо рассматривать процесс падения не как детерминированный, но с релятивистских позиций. Тогда искомые координаты будут описываться стохастическим полем. Его плотность определяет степень вероятности попадания объекта в ту или иную точку, а дисперсия укажет меру разбросанности упавших плодов.
Закончив речь, Сигмонд хитро посмотрел на отшельника и принялся за следующее ребрышко.
Гильда недовольно хмурилась. — Спору нет, учен витязь. Но иной раз такую зело уху обидную неудобь изречет. Не оскорбить бы старца.
Старец, однако, если и оскорбился на витязеву заумь, то виду не подал. Напротив, согласно склонил голову. — То-то и оно. Но рассуждали мы касаемо материи мертвой, бездушной, подвластной одним только слепым силам стихии. А сколь сложно вести речь о человеке, чьей душе предопределена свобода выбора.
— А вы случайно не лукавите, мистер отшельник, желая избежать известного парадокса, что если предсказанного можно избегнуть, то оно ложно, а если нельзя, то его ценность скорее отрицательна?
— Лукавлю, но самую малость. Я могу судить только о столбовой дороге, но рядом с ней есть малые стежки-дорожки. И на них ведь можно заблукать. Если дозволит мой лорд, уподоблю судьбу простого землепашца с яблоком. Житие оратая прямо, как положенная им борозда — от колыбели до погоста. Судьба владетельного лорда — что виражи кленового листа. Интриги, союзы, измены, славные поединки и коварные заговоры. Брак ради выгод и необузданная похоть, смелые атаки и позорное бегство. Где упадет этот лист? Тебе же, о лорд двух кланов, предначертано движенье за край миров, за грань времен. И не в моих слабых силах предвосхитить когда устроишь ты привал, а где начнешь сраженье.
— Так в чем заключается искусство прорицания?
Старец отломил щепотку хлеба, положил в рот, старательно разжевал. — Садовник весенней порой, взрыхлив мотыгой землю, садит яблочное зернышко. Он знает — при должном радении, на пятую осень упадут первые плоды. И знаменательное сие событие не почитает за чудо, а себя за пророка. Ибо это ведомо каждому, не в удивленье. Но бывает в натуре поистине величественные явления. Солнце в ясный день меркнет, покрывается густою тенью и не светит вовсе. Незрелый ум простолюдина склонен сие приписывать злым проискам выродков волка Фернира. Звездочет же, умудренный науками о движении небесных сфер, не токмо того причину укажет, но до дня исчислит когда подобное повторится.
— Вот уж исчислят ваши звездочеты, вот и укажут! — С иронией проговорил Сигмонд, все более заинтересованно поглядывая на древнего обитателя холма.
А тот, мудро не замечая ехидного слова, размеренно продолжал:
— Звездочет звездочету рознь. Одному довлеет мнить себя великим провидцем, лукаво о положении светил рассуждая, тщиться по тому предопределение людей властительных, согласно их желаниям, предсказать. Истинно же мудрый, взирая на величье мирозданья, не мнит, что мириады светил, с тем лишь назначеньем плывут по небосводу, чтоб слабого, короткоживущего человека, былинку малую, потешить. Мудрецу ведомы великие тайны. Вот эта звезда через тьму веков разгорится небесным костром, а та, напрочь истлеет, ссутулиться карлой пунцовой.
Отложил Сигмонд козье ребро. Утерся. Руку на меч положил. Пристально на старца поглядел.
— Врешь старик. Не знают ваши звездочеты звездной эволюции. И много веков еще знать не будут. Не должны будут знать, старче.
— Опусти меч, витязь. И гридни твои пусть клинки спрячут. Не воин я, нет зла в моем сердце и силы в руках. — Промолвил отшельник. И добавил: — Остынь янки. Я прав, ты же янки.
— Ну, если быть точным — на половину. А на половину московит. — Сигмонд меч убрал, но смотрел настороженно и недоуменно.