Слушавшие его, и себе знак тригона выводили, головами согласно кивали.
— Дождались. Окончились наши маяты. Теперича заживем. Крут лорд, ох крут. Но справедлив. — И подымал староста многозначительно палец.
— Справедлив. — Вторили ему люди.
— Как сказал лорд: «Я вас, детушки в обиду не дам. Ежели кто к вам с мечем прейдет, лютой смертью того покараю». Вот так-то.
Восторженно слушали своего голову поселяне. Говорил так Сигмонд, не говорил, то не было важно.
Важно было что делал.
Вот после этого то суда и засобирался Сигмонд, лордовский свой титул утвердить по древнему порядку и обычаю. Как сам говорил — чтоб других судить, свой статус надо лигитимизовать. Иначе самозванство и самоуправство выходит.
Вот и пришлось Гильде собираться в путь дорогу.
Недолгие были сборы, но основательны. Решили большой дружины с собою не брать, ехать с тремя гриднями Ингрендсонами. Запрягли коней в повозку светлой памяти старого Мунгрена, положили в нее съестной припас, платье дорожное, другое, в далеком пути пригодное и, само собою, оружие. Себе коней оседлали, и выехали из замка, из славного города Гильдгарда.
Глава 2. Ангел Небесный.
Фартовый заказал чашечку кофе по-венски. Не торопясь, смакуя прихлебнул. Раскрыл умеренных размеров книжицу в глянцевой твердокартонной обложке. На титуле значилось серийное наименование «Черный бестселлер крутого чтива». Автора и суто название прочесть удосужится не утрудился. За ненадобностью.
Начало оказалось увлекательным: «Я сидел в грязной закусочной на углу этой самой, ну, как ее, вечно у меня проблемы с числительными, стрит, с авеню, тоже трехзначной, тоже незапоминающейся. Утомительно хлебал пойло, бессовестно выдаваемое хозяином, потным от застарелого испуга родовой травмы, за ирландское виски. Курево было качеством не лучшим. Внутренний карман моего пиджака, отменно отутюженного, но, увы не отменно нового оттягивал 45-й. Прямо скажу: баксы никакой карман не оттягивали. Скорее наоборот.»
— В ширмах ветер лишь гуляет, да стальной кастет. — Просвистел полу про себя Фартовый, затянулся отнюдь не хилой папироской, мягко сложил книжку. Почти мечтательно улыбнулся — он обожал лирическую беллетристику. В глубине заскорузлых оболочек души был романтиком южных флибустьерских морей.
Но в третьеразрядных барах на шестизначных перекрестках авеню-стрит, не подают, как в портовых тавернах, золотое, терпкое вино. И он, Фартовый, в эти авенюстритские забегаловки и по нужде бы не заглянул.
А вот в свою родимую экс-общепитовскую столовку нужда заглянуть таки заставила.
Потому попивал кофе, покуривал. Невзначай, так от нечего делать, зыркал по сторонам. Забегаловка была чистой.
В смысле, что обычной грязи хватало. Неповоротливая официантка не успевала или ленилась вовремя убрать пользованную посуду и окурки. Пол плохо метен, стены обшарпаны. Чисто было относительно ментов. Вроде бы. Но убедиться в этом надо.
Вот какой-то фраер в очках похмеляется шампанским. Хмырь с патлами и в грязных шузах охмуряет недокрашенную куцехвостую телку с отвисшим задом. Два придурка торопливо жуют целлюлозные холодные сосиски, запивают теплым пивом. Канают под кидал и пытаются друг дружку обжучить.
Одни слинивают, другие нарисовываются. Чисто.
А нычка знатная. Самый раз, напротив той халупистой многоэтажной конуры, где на четвертом этаже живет сука, сдавшая его, Фартового, легавым. Скорее всего сдавшая.
И с этой, скорее всего, сукой, надо разобраться. А спешить вот не надо. Спешку, одни только блохи уважают.
Фартовый, даром, что южной морской крови, горячей и бурлящей, что свеженалитое флорентское, мог быть спокойней питона. Так ведь и питоны не в Сибири живут. На югах, небось, прозябают.
А по профессии довелось ему иметь холодную голову, сухие руки, а вместо сердца, пламенный мотор для перекачивания крови. Нужны были еще глаза. Вот глаза в настоящее время и работали.
Углядели возле угла машину. Так себе тачка, неприметная, на дню таких видишь не перевидаешь. Да хмырь водила, сидит за рулем словно к сиденью пришитый. С чего бы это? Зачем сидит?
А у подъезда, не сучьего, конечно, соседнего, тип в гражданке толстенную газету читает. Что там читать? Что еще за грамотей?
Фартовый заказал еще кофе и откинулся на спинку стула. Щелкнул зажигалкой, вытянул ноги. Спешить некуда.
«Не суетись под клиентом». — Говаривала тетя Сова. Тетя Софа — человек. Вот и не будем суетиться. Лучше час просидеть в общепитовском баре, чем всю жизнь куковать на нарах, баланду хлебать, тощих петухов жарить.
Фартовый, безмятежно вытянув губы, пускал колечки табачного дыма.
Мимо окон, повихливая рабочими округлостями седалища, в поисках приключений на оное, продефилировал маловозростный гей. Завернул в заведение, вопрошающе поводил шнифтами, похлопал длиннющими, накладными небось, ресницами. Уставился ожидающе на Фартового. Тот цыкнул слюной на пол, демонстративно от пышнопопенького петушка отворотился. Делу время, потехе все остальное. Гений разгильдяйству не кореш.
Тачка с отмороженным водителем наконец завелась, мигнула поворотниками и отчалила. На ее место тотчас припарковалась другая, ничем прежней не лучше. Водила, что характерно, не вылез.
Любитель прессы встал, потянулся, скатал газеты трубочкой, словно шею курице скрутил, пхнул в мусорник, да еще злорадно сверху плюнул. Поспешил вдоль улицы, небось в сортир.
Глядь, а на той лавочке уже новый в пиджачной паре примащивается. Развертывает еженедельник. Ну, прямо тебе скамья-читальня.
Фартовый взглянул на часы. Все правильно, вчера было все так же. Наружка. Как бог свят, наружка. Вот, только, чья? Ну уж не Зиберовича фирмы, это верняк. Не стал бы дядя Беня с Мойшей Рувимовичем в казаки-разбойники забавляться. И ему, Фартовому, бы не позволил. Да и не сыскари, псы натасканные, здесь толкутся. Те такую дурку не упорят. Сразу не засветятся, не прокололются.
Затянулся Фартовый. Довольно осклабился. — Мусора. Районные мусора участковые. Кинули на усиление, по недостаче кадров. Звездочки погонные имеются, а марафет не тот. Лады. Вот только мотну в Прямокопытовск, и за дело.
Отодвинул недопитую чашку, двумя пальцами по губам поводил, словно вытирая. Сунул в зубы папироску. Небрежно расщелкался с официанткой и был таков.
У генерала Зиберовича были проблемы. Он ни черта не мог понять. Перед ним на столе лежала пухлая папка с материалами экспертизы «Песни о нечестивом рыцаре Сигмонде». Генерал еще раз перелистал страницы, захлопнул обложку, откинулся в кресле. Потом снова наклонился, переложил папку на другое место стола, опять откинулся на спинку.
Невероятно!
Каким только тестам не подвергались эти руны, все методы перепробованы, все специалисты привлечены, все лаборатории и научные центры задействованы.
Над «Песней» работали графологи, текстологи, лингвисты, рунисты, мифологи, историки, археологи, био— и просто химики, спектрометристы, рентгенографисты, нуклеарщики, математики, материаловеды, мой Бог, и такие специалисты, о науках которых Зиберович и не слыхал. Изучение проводилось независимыми методами, различными коллективами, в условиях строгой секретности. Результаты проверялись и перепроверялись. И что же? Все эксперты дали однозначное заключение — рассматриваемый документ, несомненно, является подлинником. Конечно, были некоторые неизбежные расхождения в датировках, но расхождения, в данном случае, совершенно несущественные. Главным являлось то, что единодушный вердикт гласил — пергаменты содержат древнюю автохтонную запись ранее неизвестного дохристианского эпоса.
Невероятно!
Но анализы проведены в наисовременнейших лабораториях, на точнейшей аппаратуре, лучшими специалистами, и какими специалистами — мировыми светилами. Сомневаться в их компетенции не приходилось. Чего только стоит одна подпись нобелевского лауреата, действительного и почетного члена многих академий и научных обществ, профессора, доктора кибернетической макроморфной археосемантической структуральной лингвистики.