— И уж самую первую жертву точно отправят на костер, — сказал он себе. — Даже косточки от нее не останется. Никого в этом случае не интересует, виновна она или нет; им важно утвердить свою власть, не признающую иных методов убеждения, кроме насилия и запугивания.
3
Канарец Сьенфуэгос устроился на крошечной лесной прогалине с северо-западной стороны города, на расстоянии пушечного выстрела от самых крайних домов, на небольшом взгорке, с которого было отлично видно, как стражники поднимаются на башню и спускаются вниз.
Это, конечно, было не самое удобное место для лагеря; но канарец, с детства привыкший ночевать под открытым небом, в любом уголке сельвы чувствовал себя как дома; постель ждала его под любым деревом, где он пожелал бы уснуть, а стол — в любом месте, где находил еду.
Его одинокое детство прошло в горах на Гомере, а юность — в бесцельных скитаниях по огромному неизведанному континенту, и теперь он мог спать хоть под палящим солнцем, хоть под проливным дождем, мог насытиться до отвала там, где любой другой умер бы с голоду.
Со временем Сьенфуэгос стал ярчайшим образцом слияния двух столь разных культур. Привыкнув к примитивному существованию еще в Старом Свете, на полудиком острове, неграмотный козопас сумел освоиться среди жителей непролазной сельвы Нового Света, живущих еще почти что в каменном веке.
Сьенфуэгос привык чувствовать себя отчасти змеей, отчасти козлом, отчасти — тигром, в какой-то степени — лисицей или волком. С бесконечным терпением он учился выживать среди диких зверей, но при этом обладал необычайно ясным умом, благодаря которому сумел остаться человеком.
Теперь он уже точно знал, чего хочет добиться, а потому почти каждый день наведывался в город, подогревая алчность солдат гарнизона, мечтавших завладеть тысячей мараведи, а по вечерам исследовал окрестные заросли, чтобы потом в случае необходимости суметь найти с закрытыми глазами любую тропку, любую ложбинку. В то же время он не упускал возможности запастись в лесу разными полезными предметами, которые могли бы впоследствии пригодиться.
Время от времени он навещал хромого Бонифасио, тот был в курсе, как обстоят дела у доньи Марианы Монтенегро — во многом благодаря Сиксто Вискайно, поскольку верфь баска стала излюбленным местом сходок окрестных моряков, там они могли сколько угодно ругать власть, не боясь угодить за это на виселицу.
К тому времени в колонии все больше росло недовольство против губернатора Франсиско де Бобадильи, которого сначала провозгласили спасителем, призванным избавить город от тирании братьев Колумбов. Но он уже не раз доказал, что единственный его интерес — как можно быстрее набить собственные карманы.
Его жажда обогащения превышала даже всем известную алчность прежнего адмирала, а немыслимая коррупция, в которой он погряз, могла сравниться разве что с бессовестной вороватостью его прихлебателей, преспокойно занимающиеся под его крылом своими грязными делишками.
Никто в Санто-Доминго теперь и пальцем бы не шевельнул ради этого тирана, хотя многие открыто задавались вопросом: для чего, черт побери, ему нужны все эти богатства, если он ест не чаще, чем раз в день, не пьет вина, не имеет дела ни с девицами, ни с мальчиками, живет один и ни в каких пороках до сих пор не замечен?
Ходили слухи, что он давно уже точил зубы на имущество доньи Марианы Монтенегро, еще до того, как ее передали в руки Святой Инквизиции, и даже пытался натравить на нее монахов-доминиканцев, тоже давно мечтающих прибрать к рукам ее великолепный особняк с садом, чтобы устроить в нем монастырь, а также суровых францисканцев, которые также строили планы, как завладеть ее богатствами, пока брат Бернардино де Сигуэнса раздумывал, стоит ли давать ход судебному процессу.
— Этот человек даже родную мать на костер отправит, лишь бы наполнить золотом свои сундуки, — заметил капитан каракки, списанный на берег под предлогом того, что ему нечем платить. — Одно меня утешает: едва он ступит на землю Севильи, как король немедленно прикажет его повесить.
— Я бы не слишком на это надеялся. Повесить его для короля значило бы признать, что он совершил ошибку, когда принял решение сместить адмирала, а дон Фернандо никогда не совершает ошибок и уж тем более не признается в них публично. Так что, скорее всего, он лишь по-тихому конфискует всё награбленное и отправит его в ссылку. Явился из ниоткуда и вновь вернется в никуда, такой же голый и босый, как пришел.