— Ты рассказывал мне об этом, но я думал, ты преувеличиваешь.
— Я нисколько не преувеличивал, — ответил Сьенфуэгос. — Кураре — сильнейший яд, но при этом какой-то неправильный: он парализует и убивает, лишь когда попадает в кровь; если его просто проглотить, ничего не случится. Когда мы жили у купригери на озере, Уголек упорно трудилась, пока наконец не смогла создать подобный яд, и научила меня его готовить.
— Ну что ж, понимаю, — признал Бонифасио. — Но по-прежнему не понимаю, как тебе удалось уложить мула.
Сьенфуэгос, откровенно гордясь своей находчивостью, торжественно провозгласил:
— Я вспомнил об одной старой ведьме, чьим рабом я был, когда жил среди мотилонов. Так вот, она наносила кураре под ногти и, защищаясь, царапала врага отравленными ногтями. Это она навела меня на эту мысль!
— Так ты намазал кураре ногти? — поразился хромой. — И не побоялся?
— Я старался не поцарапаться, — рассмеялся канарец. — Потом я схватил мула за губу, вонзил в нее ногти и лишь после этого ударил кулаком. Вот же чертова тварь! Чуть не сломала мне руку, но рухнула, как мешок!
— А если бы она не упала?
— Ну что ж, тогда бы я потерял тысячу мараведи. Но в любом случае я бы получил доступ в крепость и свел бы «дружбу» со стражниками.
— Страшно подумать, что могло случиться, если бы тебя разоблачили.
— Тогда бы я потерял тысячу мараведи и собственную жизнь в придачу, — убежденно ответил Сьенфуэгос. — Но я нисколько не беспокоился по этому поводу: ведь на этом острове никто не слышал о кураре и его свойствах.
Хромой Бонифасио Кабрера крепко задумался; видимо, ему требовалось немало времени, чтобы осмыслить все сказанное другом; в конце концов он лишь безнадежно пожал плечами.
— Никак не могу взять в толк: то ли ты сумасшедший, то ли самый умный парень, какого я только встречал в жизни, — заключил он.
— Я всего лишь человек, которому пришлось научиться защищаться, пользуясь лишь дарами природы.
— Что думаешь теперь делать?
— Надавить на тех, кто мне должен денег, — последовал уверенный ответ.
— И что ты с этого получишь? Триста мараведи?
— Вот еще! Гораздо больше. Ничто так не разъедает душу, как то, что человек никогда не имел, но мог бы заиметь. Но если отнять у человека то, что ему принадлежит, он готов на всё.
— Кажется, я тебя понял.
— Но это же дураку ясно! То, что человек не стал бы делать за деньги, он наверняка сделает, лишь бы не расставаться с собственными деньгами. В этом и состоит разница.
4
Брат Бернардино де Сигуэнса молил Господа о помощи, в которой так нуждался, чтобы Бог указал ему путь и способ выйти из трудного положения, особенно трудного для человека вроде него, преданного святой церкви, но иногда отвергающего ее методы.
Монах знал, что дон Франсиско де Бобадилья выбрал его с единственной целью: использовать в качестве главного орудия Святой Инквизиции в Индиях, чтобы затем открыть дорогу настоящим инквизиторам с их методами добиваться «неопровержимых доказательств» и начать наконец судебный процесс по обвинению в колдовстве немки Ингрид Грасс, более известной как Мариана Монтенегро.
Эта иностранка с бурным прошлым, оставившая высокородного супруга, дальнего родственника короля Фердинанда, чтобы последовать за жалким пастухом, о котором шептались, будто бы он каким-то непостижимым образом выжил во время резни в форте Рождества, была поистине лакомым кусочком для тех, кому доставляло удовольствие пытать беззащитных женщин, особенно если они при этом еще и красивы — и шелудивый монашек делал все возможное, чтобы остаться первым и единственным звеном в цепочке, которая непременно стала бы цепью бесконечных страданий и мук.
Умный и образованный, он принадлежал к числу немногих рационалистов своего времени, понимающих величие и сложность предстоящей задачи. Хотя он не участвовал в спорах искателей приключений, моряков и картографов, но без возражений принял теорию о том, что так называемая Западная Индия состоит не только из многочисленных островов, разбросанных в океане перед Сипанго, но представляет собой огромный барьер из сельвы, рек и высочайших гор, меняя все существующие представления о планете Земля.
Коротышка-францисканец стал одним из первых, кто сумел признать, что Церковь и Корона поставили перед собой слишком сложную задачу по завоеванию новых земель и насаждению на них своей веры. И теперь он сильно опасался — кстати, не без причин — что вмешательство третьего элемента — то есть Святой Инквизиции, глубоко запустившей свои когти в дела и Короны, и Церкви, приведет лишь к тому, что и без того непростое положение осложнится еще больше.