— Так вы действительно считаете, что он может оказаться демоном, принявшим человеческий облик? — удивился виконт.
— Несомненно, — убежденно ответил францисканец. — Я совершенно уверен, что он — сын демона, с которым спуталась та дикарка-гуанче.
— А если женщина переспала с сыном демона и зачала от него ребенка, этот ребенок тоже будет сыном дьявола? — поинтересовался виконт.
— Не знаю, — честно ответил монах. — Это весьма деликатный вопрос, и лишь высшие церковные власти могут в нем разобраться.
5
Трудно представить настолько разных людей, как Арайя и Гаитике, несмотря на то, что они много времени проводили вместе, спали в одной комнате позади верфи Сиксто Вискайно, а окружающие делали все возможное, чтобы ни один из них не чувствовал себя ущемленным по сравнению с другим или с остальными детьми.
Сын Сьенфуэгоса и гаитянской принцессы Синалинги в свои девять лет мог считаться первым на земле метисом, рожденным в Вест-Индии, и черты его характера красноречиво намекали на то, какими со временем станет большинство представителей новой расы. А хрупкая Арайя, возможно, последняя представительница вымирающего племени, являла собой недюжинную жизнестойкость, решительность и уверенность в собственных силах, что удивляло и обескураживало всех, кому доводилось встречать девочку, обещавшую со временем стать неотразимо привлекательной.
Гаитике, казалось, ничего не интересовало, кроме кораблей и картографии, а любознательность Арайи и тяга к знаниям поистине не имели границ; она уже не только говорила на кастильском диалекте, но читала и грамотно писала, проявляя не меньший интерес к латыни, французскому, медицине и много чему еще, что попадало в поле ее зрения.
Играли они вместе, но им постоянно приходилось уступать друг другу, хотя девочка с первого взгляда прониклась почти материнской нежностью к этому несмышленышу, который, стоило ему сойти с корабля на берег, становился совершенно потерянным.
Гаитике, конечно, знал, что Сьенфуэгос — его отец, и питал к канарцу искреннюю любовь и восхищение, но намного свободнее чувствовал себя в компании Бонифасио Кабреры. В то же время, между Сьенфуэгосом и этой девочкой сложилось удивительное взаимопонимание, совершенно непонятное тем, кто не знал, какие тайны этой огромной непостижимой вселенной связывают его с Арайей, рожденной на далеких берегах нового континента.
Сельва, пустыни, высокие горы и мрачные болота по ту сторону моря оставили отпечаток на обоих, и это, а также владение языком, которого никто больше не понимал, отличало их от окружающих и создавало прочную, но невидимую связь.
Арайя считала, что ее ждет великая судьба, ибо так предсказали ее боги-предки, а Сьенфуэгос на тот момент был единственным, кто об этом знал. С другой стороны, неизведанные тайны гигантского континента навсегда пленили душу Сьенфуэгоса, а Арайя была единственной, кто это понимал. Что же касается остальных, в том числе и доньи Марианы Монтенегро, то все это оставалось для них слишком далеким.
Однако виделись они очень редко, поскольку Сьенфуэгос по-прежнему вынужден был скрываться в зарослях, появляясь на верфи лишь по ночам, не чаще пары раз в неделю, чтобы узнать новости, которыми снабжал его Бонифасио Кабрера, а девочка целыми днями училась, впитывая, как губка, любые знания, которых требовала ее душа, как будто делала это по велению богов, волю которых должна исполнить во что бы то ни стало.
— Она прямо-таки замучила всех своими вопросами, — жаловался хромой, когда Сьенфуэгос расспрашивал его об успехах своей любимицы. — Отчего, почему, зачем? Порой мне хочется послать ее ко всем чертям — просто потому, что я знать не знаю ответов на все ее вопросы. Во всяком случае, о плотницком деле она уже знает больше, чем сам Вискайно, в готовке разбирается лучше, чем его жена, а в в богословских вопросах — лучше, чем падре Ансельмо. Хотелось бы знать, что она собирается делать дальше?
— Она мечтает жить во дворце с золотым потолком.
— Нисколько не удивлюсь, если однажды она там и поселится. Очень скоро она станет самой образованной женщиной на острове.
— А мальчик?
— Мальчик все время проводит в порту или удит рыбу на берегу. Никак не могу заставить его учиться.
— Но его необходимо заставить.
— Как?
Заставить блуждающий где-то далеко разум сосредоточиться на сухой латыни или математике и впрямь оказалось нелегко, хотя мальчик никогда не возражал и не пытался протестовать, а просто уходил в себя. Его тело сидело с книгой, а душа бродила в другом месте, так что он не мог выучить ни единой строчки.