— Как вам будет угодно, капитан, — твердо заявил Бальтасар Гарроте, давая понять, что уже принял решение, и никто не заставит его изменить. — Видит Бог, ничто не страшит меня так, как Святая Инквизиция, ее допросы и пытки; но если этой ночью меня снова посетят эти твари, то завтра утром с первыми лучами солнца я брошусь к немытым вонючим ногам монаха и буду умолять его спасти мою душу.
6
В тот день, когда Турок, он же Бальтасар Гарроте, пришел к брату Бернардино де Сигуэнсе, чтобы уговорить его отозвать обвинения против доньи Марианы Монтенегро, францисканец повел себя так противоречиво, что положение только усложнилось, поскольку монах никак не мог понять этой перемены.
— Почему? — чуть ли не с кулаками набросился он на Турка.
— Вы же сами заставили меня над этим поразмыслить, — ответил Турок. — Возможно, я поторопился с выводами, и существуют другие объяснения случившегося.
— Какие, например?
— Не знаю.
— Если вы их не знаете, то значит, возможный союз доньи Марианы с сатаной по-прежнему остается такой же серьезной причиной, как и любая другая, — заметил монах.
— Конечно, — согласился слегка сбитый с толку наемник. — Но я лишь хочу, чтобы вы поняли — вероятно, силы зла не имеют к этому никакого отношения.
— А капитан де Луна? В какой степени он повлиял на это удивительное решение?
— Ни в какой, — заверил Турок. — Скорее наоборот, он предупредил меня о возможной опасности, и что в такой сложной ситуации вы можете вообразить, будто он на меня повлиял.
— И это вполне естественно, — признался брат Бернардино. — Это весьма подозрительно — ведь вы решили отозвать обвинение спустя всего несколько дней после того, как он узнал, что в случае если донью Мариану осудят, Инквизиция конфискует всё его имущество.
— Даю вам слово чести, что капитан на это не повлиял.
— Такое слово мало что значит в этом случае, дон Бальтасар, — сердито ответил монах. — По вашей вине эта женщина несколько месяцев провела в темнице, ее друзья в бегах, горожане раздражены, а меня не оставляют глубокие сомнения, которые даже мешают спать. И вы думаете, что можете просто вот так дать слово?
— Простите!
— Сожалений недостаточно! — в голосе монаха звучала ярость, почти немыслимая для обычно столь учтивого человека. — Вы причинили слишком много вреда, и я должен знать истинные причины таких серьезных обвинений, а что еще важнее, почему вы, рискуя подвергнуться наказанию, решили их отозвать.
— Мой мотив — искренняя убежденность, и не думаю, что существует более страшное наказание, чем муки совести.
— Я вижу, вы побледнели, — заметил монах. — К тому же дрожите, как в лихорадке. Пожалуй, вы и впрямь кажетесь больным, но все же я никак не могу поверить, что столь плачевное состояние вызвано муками совести, которая вас, насколько я могу судить, никогда особо не тревожила, — он выдержал ироничную паузу. — Сколько людей вы убили на своем веку, дон Бальтасар?
— Не знаю, не считал. Но я убил их в честном бою.
— Так вы полагаете, что вели себя честно, сражаясь под знаменами короля мавров против христиан?
— Я никогда не сражался против христиан, а моя роль в этой войне слишком ничтожна, чтобы ее обсуждать. К вашему сведению, даже сама королева меня не осуждала. Более того, она высоко оценила мое стремление остановить эту кровопролитную войну.
— Ну хорошо, — согласился крошечный францисканец. — В конце концов, я не вправе вмешиваться в дела, выходящие за пределы моей юрисдикции. Если сама королева сочла возможным вас простить, закроем эту тему. Но меня интересует другое: почему ваша совесть, которая прежде никогда вас не мучила, хотя имела для этого куда более веские причины, именно сейчас довела вас до такого состояния, что теперь я вижу перед собой лишь тень того человека, каким вы были всего десять дней назад?
— Возможно, близость смерти заставила меня повзрослеть.
— Близость смерти? — удивился монах.
— Вас это удивляет? Посмотрите на меня! У меня нет сил шевельнуть ни рукой, ни ногой, я чувствую себя совершенно разбитым, перед глазами у меня все плывет, и каждое утро мне все труднее вставать с постели.
— Попросите цирюльника, чтобы он пустил вам кровь.
— Кровь? — в ужасе воскликнул наемник. — Вы что, хотите загнать меня в могилу до срока? Кровь мне самому нужна, у меня не так много ее осталось.
— Почему вы так в этом уверены? — спросил священник, не упуская ни единого слова.