В лицо ударил прожектор, а через десяток секунд щелчок возвестил, что калитка снова ожила.
— Я вас вижу впервые. Я вас не знаю.
— Меня зовут Шан, его Сип. В письме написано, что, кроме долга, мы передадим тебе предложение принять участие в сбыте силайских яблок.
— Ладно. Входите.
— Выключи ты этот светильник! Ничего не видно!
— Идите прямо.
Рука Шана попала во что-то пухлое и влажное, и это пухлое потянуло за собой прямо, направо, налево — прожектора уже не было, но перед глазами плыли разноцветные круги, лишая возможности если не видеть, то хотя бы ориентироваться в полутемных пространствах.
— Садитесь. Кресла под вами.
Пелена рассеялась, открыв небольшую скромную комнату с тремя узкими стрельчатыми окнами, распахнутыми в сад. Вечерний ветер тормошил простенькие пестрые шторы. На некрашеном раздвижном столике стоял запотевший пузатый кувшин с молоком и три стакана. Из плетеной корзиночки торчало три больших ломтя черного хлеба.
Сип сидел по другую сторону стола. А в центре сидел Мос Леро. Его кругленькое тельце перепачканного детского пупса без конца вздрагивало и порывалось подскочить на плетеном стуле, предугадывая малейшее желание гостей. В нем все было чуточку чересчур — чересчур честные глаза, чересчур жизнерадостный румянец, чересчур широкая улыбка, чересчур искренний голос:
— Я человек простой, без претензий, родился в глухом селении, так сказать, от земли... Очень устаю в Дроме — сутолока, гром, чад... Хочется тишины, одиночества, свежего, так сказать, дыхания... Присмотрел вот себе ложбинку с конурой... Нет, строил не я, досталась по случаю — за свои, конечно, серебряные... Но недорого, слава Кормчему — по государственной цене, распродажа конфискованного имущества... И каждую субботу — сюда, в конурку свою... А что у калиточки вас задержал — не обессудьте. Места дикие, безлюдные — не ровен час... Всякие тут шастают...
— А шастают? — успел врезаться Шанин.
— Шастают, шастают, ой, как шастают... В прошлую субботу, соседа там вон, за той горочкой, подожгли... Выскочил, а в него из пистолета... Хорошо, что в доме друзья были, там целая перестрелка была, еле отбились... А домик сгорел...
— Кто же стрелял?
— А ведьма их знает... Ушли все... Может, дружки хозяев бывших, может, другой преступный народ... А вы ехали — рисковали: не любят здесь «пернатых», в мундире особенно, — пуля невесть откуда прилетит... Рисковали, рисковали... И срочность такая была, наверное, да? Убываете куда — в Дроме проездом, да?
— Проездом, Мос. Горон передает тебе твою постоянную долю.
— Должок, Шан, должок...
— Твою постоянную долю, Мос. И с условием.
Шан достал из-под стола маленький красный чемоданчик, с которым приехал.
— Вот... Вот... Вот...
По мере того как на столе появились ампулы с протовитом, пакеты прессованного чернука, булькающие банки сикера, золотые и серебряные амулеты, честные глаза Моса заволакивала сладкая дымка.
— Ах, Горон, Горой... Нет, старая дружба не ржавеет... Кажется, что общего: я, маленький человек, — и Горон, орел, повелитель «пернатых»... А не забывает Моса верный товарищ, не забывает... Говорят про него всякое, обижаются некоторые, а я думаю — зря. Большой души человек Горон и честен, и справедлив, и нежен где-то... А жестким бывает иногда — профессия такая: защитник, сторож нашего неба. Он и в «топорах» орлом ходил, как же... Я-то трусоват, характера не хватает, вот и копаюсь в низине жизненной, а Горон — храбрец, он весь в небе, всегда на высоте... И все ж не забывает нас, бескрылых, для земли приспособленных, шлет от широты души...
— Теперь условие, Мос. Ты должен помочь нам. Нам — значит, Горону. Ясно? Мы — это Горон. Так должно быть сказано в письме. Так?
— Сказано, сказано... Но я человек маленький, я всей душой, только...
— Ты должен устроить нам встречу с Тирасом. Глаз в глаз. И как можно скорее — завтра или послезавтра.
— А зачем вам Тирас?
— Ты чересчур любопытен, Мос.
— Не знаю, не знаю... Тирас — министр, второе лицо на Свире, правая рука Кормчего, а что я? Червяк! Как я могу приказывать Тирасу? Меня даже не пустят к нему! Нет, не по силам мне, не по силам... Рад бы услужить старому другу Горону, за подарочек отблагодарить, но... Не смогу, не смогу, что другое, а это не смогу... Конечно, если попросить, раскошелиться... Да и то вряд ли... Конечно, если Горон не постоит за расходами... Так это еще столько же надо...
— Ты загнул, Мос. Столько же — чересчур. Не проглотить. Плохо будет. Половина — куда ни шло. Еще половина!
— Да разве я себе? Я же для людей, мне самому ничего не надо. Тирас ведь, не пешка какая. И срочность к тому же. А вдруг Тирас заупрямится, спросит — зачем я им нужен? Что я скажу?
— Мос... ты получил хороший подарок от Горона. Тебе показалось мало. Я добавил еще половину — от себя...
— Я не вижу второй половины...
— Вторую половину ты увидишь после того, как скажешь, когда и где мы встретимся с Тирасом...
— Тирас не пойдет на пустой крючок. Я должен передать ему предложение. А что я ему скажу?
У Шанина пересохло горло. Не спрашивая разрешения, он налил себе полный стакан ледяного молока. Мос услужливо пододвинул хлеб, и это окончательно доконало Шана. Он отставил стакан. Резиновый пупс был неуязвим. Он мгновенно вывертывался из любых положений. И радужная улыбка по-прежнему цвела на его ярко-пунцовых губах. Сип тоже ухмылялся, наблюдал за поединком. И Шан пошел последним козырем — сунул прямо под горбатый мосовский нос корешок женьшеня, похожий на голенького гнома.