Я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть не спятил ли вдруг этот олух, принявшийся называть меня хозяином. Но Белли смотрит не на меня. Он уставился куда-то вверх, на лестницу. Я прослеживаю направление его взгляда и вижу стоящего на самом верхнем витке… Да нет, если присмотреться, то ясно, что никого там нет. Чахлый свет от оконца и рубленые тени лестницы перемешиваются, рисуя смутный силуэт то ли ребёнка, то ли скрюченного временем старика.
— Там никого нет, Понч, — улыбаюсь я. — Не думал, что ты так пуглив.
Думал, думал. Всегда знал, что ты труслив, как заяц, пузан.
Демонстративно громко топая и стараясь всё же топать потише, поднимая вековую, кажется, пыль, я прохожу в центр помещения и озираюсь.
Внутри ни черта не теплей, чем на улице. Меня продолжает потряхивать, зуб на зуб не попадает. Понч, застывший у двери, тоже подёргивает плечами и выглядит испуганным мальчишкой, забравшимся в чужой огород.
Печь накаляется быстро, но толку от этого чуть. Пока сидишь рядом, тебе тепло, но стоит отойти на пару шагов — и ты будто оказываешься на улице. Ну ладно хоть снега здесь нет.
Мы перенесли скамью поближе к печурке и сидим, едва не обнимая пышущие жаром чугунные бока.
— Как думаете, нас уже ищут? — спрашивает Понч, приоткрывая металлическую дверцу топки и подбрасывая в огонь пару хворостин. Он говорит почти шёпотом и всё время оглядывается на лестницу.
— Конечно, — отвечаю я и улыбаюсь, чтобы немного его ободрить, показать, насколько мне безразличны и суета полицейских и лестница у меня за спиной. — Но ты же знаешь, Белли, им нас никогда не найти.
— Да, я знаю, сэр, — кивает он не очень уверенно.
— Сэр?
— Алонсо, — поправляется он. — Я знаю, Алонсо. Вы всё очень хорошо продумали.
— Да, мой друг. И с такими деньгами, — я киваю на сумку, стоящую на столе, — завтра мы будем там, где нас даже чёрт не сыщет.
— Не поминайте, — тревожно бормочет пузан. — Не поминайте его всуе, сэр Алонсо.
— Хорошо, хорошо, Понч, если ты в неладах с этим парнем, я не буду, чёрт с ним, — усмехаюсь я. — Но рано или поздно ты всё равно с ним свидишься. Вспомни, как ты припечатал того охранника. Мозги разлетелись метра на…
— Не надо, сэр! — перебивает пузан. — Не надо об этом! Давайте лучше… давайте поговорим об острове.
— К чёрту остров, — бросаю я и поднимаюсь. — Пойду-ка я осмотрюсь тут немного. Нашлись дрова, так, может, и поесть что-нибудь найдётся. Хотя бы пара мышей.
— Я с вами! — торопливо подскакивает Понч.
— Как хочешь, — пожимаю я плечами, втайне радуясь, что не придётся одному подниматься по этой скрипучей лестнице.
Для начала мы обходим всё помещение и заглядываем в каждый короб, корзину и бадью. И разумеется ничего не находим, кроме пыли и плесени.
— Ну что ж, — бормочу я наконец, — поднимемся наверх.
— Не пойду, — машет головой Понч.
— Что?
— Я туда не пойду, — сипит пузан, выпучив глаза.
— А-а, — киваю я и берусь за перила. — Ну, сиди здесь.
Едва я ставлю ногу на первую ступеньку… Нет, даже раньше, чем на неё ступил. Едва я кладу руку на перила и поднимаю ногу, чёртова шестерёнка опять сдвигается с места. Она с протяжным скрипом и стоном делает медленный оборот.
— Ну, это мы уже видели, не так ли, дружище, — улыбаюсь я испуганному взгляду Понча. — Должно быть, что-то в этом механизме время от времени…
Я умолкаю, не договорив. Потому что чёртова шестерня не останавливается. Она делает второй оборот. А потом — под нашими пристальными взглядами — третий. Я почти уверен, что она медленно набирает скорость. К пятому кругу я уже совершенно точно могу сказать, что она крутится всё быстрее и быстрее. Гул и скрежет, идущие сверху, — просто невыносимы. За окном мелькают тени мельничных крыльев, мелькают с частотой лопастей неспешно работающего вентилятора.
Эта чёртова мельница что, хочет взлететь?
— Должно быть, шквальный ветер поднялся на улице, — говорю я как можно спокойней.
И не верю себе сам, потому что в оконце видно, как медленно и ровно падает густой снег, разгоняемый лишь крыльями, вслед за которыми он закручивается белыми вихрями. Нет, нет там никакого ветра.
Белли вдруг не выдерживает и кричит. Кричит, а потом устремляется бегом к двери. Он обрушивается на неё всей массой так, будто собрался долететь головой вперёд до самого мотоцикла.
Но улететь ему не удаётся. Со всего разбегу ударившись о дверь, он отваливается назад и падает на спину, смешно дрыгнув ногами. В другое время я бы наверняка рассмеялся, но сейчас мне почему-то не смешно. Толстяк вскакивает и снова бросается к двери. Теперь он дёргает её на себя. Старая деревянная ручка, громко треснув, отваливается, а дверь остаётся неподвижной.