— Я собирался навестить вас, тетушка, — сказал он, — но раз мы встретились здесь…
— Жених, стало быть, купил карету, — с живейшим интересом обратилась к Стасю старуха, — и шестерку лошадей? А какой масти? Ей, наверно, достанутся замечательные бриллианты, потому что у ее матери, урожденной Криневич, было много драгоценностей… Поговаривают, что ее отец, будучи адвокатом, не очень-то честным путем добыл их у князей Х. А она красивая? Я видела ее, когда она была пятилетней девочкой. Подавала надежды….
Станислав с готовностью, очень обстоятельно отвечал на все вопросы, а старушка все больше оживлялась и чуть ли не с нежностью смотрела на молодого человека, с приходом которого в ее комнату врывались отголоски и отблески обожаемого ею мира. Розалия и Жиревичова не вмешивались в разговор, они грызли конфеты, поминутно поглядывая на Станислава, пересмеиваясь, и с детской непосредственностью делились чрезвычайно интересными наблюдениями, относящимися к его особе. Им было очень весело.
По временам, однако, какая-то набежавшая тень, казалось, омрачала общее веселье. Станислав в сущности вовсе не был таким беспечным, каким хотел выглядеть, и, даже когда он смеялся, взор его вдруг мрачнел, и он резким движением подносил руку к своим светлым усикам. Он не мог преодолеть беспокойства, и поминутно напоминавшее о себе чувство затаенной тревоги мешало ему поддерживать оживленную беседу. Лопотницкая в свою очередь, как только переставала слушать или говорить, тоже казалась чем-то встревоженной. Она мрачно опускала глаза на чулок и так крепко сжимала губы, что они совершенно исчезали между заострившимся птичьим носом и сухоньким, вздернутым кверху подбородком, поросшим седым пушком. Но вот, взглянув на дочку, она тихонько шепнула:
— Рузя! Ты сказала пани советнице?
Обе женщины на мгновение словно замерли, перестали смеяться и грызть конфеты. Розалия с застывшим взглядом слегка подтолкнула локтем Жиревичову.
— Дорогая моя, — прошептала она. — Очень прошу вас, начните…
Лицо Эммы покрылось ярким румянцем.
— Но, панна Розалия, милая, — зашептала она в ответ, — я, право, не могу… не могу… так неудобно…
И, опустив глаза, она нервно принялась наматывать на палец длинный конец ленты, опоясывающей ее талию.
Станислав обратил внимание на то, что обе женщины перешептываются и о чем-то спорят, и, явно обеспокоенный, громко спросил:
— Над чем вы сейчас трудитесь, панна Розалия? Опять что-то новенькое? Какая-нибудь прелестная вещичка?
Розалия просияла.
— Бисерные подставки для подсвечников, — сказала она и с торжествующим видом помахала в воздухе блестящей вещицей, побрякивавшей длинными подвесками. — Как-то ночью, когда я не могла заснуть, мне пришла мысль сделать подставки… А потом я долго ломала голову над тем, как их сделать… и, наконец, мне удалось! Получу по рублю за пару… не меньше!
Станислав подошел ближе и взял в руки этот плод бессонных ночей и долгих раздумий Розалии, которым она, очевидно, безмерно гордилась.
— Очень красиво, — восхищался Стась, — изящно… шикарно!
— Очень красиво, — вторила ему Жиревичова, — особенно этот зеленый бисер, точно изумруды…
Розалия сияла от удовольствия, но ее опять смутил взгляд матери, еще более строгий и повелительный, чем прежде.
— А помните ли вы Рудзишки, деревню на берегу Немана в трех милях от Онгрода? — обратился Стась к Лопотницкой.
— Как же! Конечно, помню! В мое время Рудзишки принадлежали Древницкому, из тех Древницких, что на Пинщизне…
— Так угадайте, кто теперь купил Рудзишки?
— Кто же?
— Некий Буциковский, бывший эконом графов Помпалинских.
Лопотницкая всплеснула руками.
— Бывший эконом! Черт знает что!.. — возмутилась она. — А Древницкие, верно, без хлеба и крова остались. Что творится, что творится на свете! Как простонародье в гору лезет, а нас это… это… это… все ниже… все ниже сталкивает.
На этот раз Жиревичова слегка подтолкнула локтем Розалию.
— Посмотрите, панна Розалия, как ваша матушка помрачнела и взглянула на вас так, словно она сердится… начинайте же.
— Золотая моя, бесценная, начните, пожалуйста, вы… мне дурно делается!
— А меня так в жар бросает, словно кто кипятком…
— О, мама снова поглядела на нас и лоб нахмурила! Я уже знаю, если мама хмурит лоб, значит дело серьезное… Дорогая, спасите меня…
— Не могу, панна Розалия… что бы там ни было… наша дружба зиждется — на чем-то таком… у него такая возвышенная душа!..