Рассеянно отвечая Станиславу на какой-то вопрос, Лопотницкая еще раз строго взглянула на дочь и Эмму.
— Замечательная, замечательная женщина, воспитанная и из очень хорошей семьи! Она урожденная Одропольская, а мать ее из рода Вевюркевичей… Один из этих Вевюркевичей был женат на дочери графа Помпалинского, а другой…
— Пан Станислав! — ворвался вдруг в разговор голосок Розалии, еще более певучий, чем обычно!
— Что прикажете? — предупредительно откликнулся Станислав.
Розалия совсем не была похожа на человека, который способен что-либо приказывать. Вид ее мог возбудить только жалость. Ее черные, обычно веселые глазки едва не вылезли на лоб при страшной мысли о том, что ей следует предпринять; лицо ее до самых корней гладких напомаженных волос залилось ярким румянцем, окрасившим в багровый цвет даже ее маленькие ушки; нижнюю часть лица она прикрыла носовым платком. Из-под платка раздался сдавленный, замиравший при каждом слове голосок:
— Пан Станислав, маме не… приятно и мне тоже… но что поделаешь… та… кая… до… рого… визна… маме на зиму… нужна теплая обувь… если бы вы только знали… как это неприятно… но… что поделаешь… я сама не знаю… но, может быть, вы могли бы… эти… про… про… про…
Словом «процент» она буквально подавилась и больше уже ничего, кроме покашливания, чередовавшегося со вздохами, выдавить из себя не могла. Жиревичова то краснела, то бледнела, а пани председательша, умевшая так ловко пускать в ход палку, воюя с чернью, не потеряла, правда, присутствия духа из-за неприятности, которую пришлось причинить сыну помещика, не разволновалась, но все же очень опечалилась и, не отрывая глаз от чулка, протяжно вздыхала:
— Ох, ох, ох!
Станислав поднялся и с достоинством поцеловал руку сперва у пани председательши, потом у пани Эммы и, наконец, у панны Розалии. Он проделал это в глубоком торжественном молчании и, только снова усевшись, заговорил:
— Я виноват! Mea culpa. Но прошу вас, уважаемая пани председательша, и вас, дорогая тетушка, и вас, милая панна Розалия, не подозревайте меня ни в чем плохом.
Тут одновременно раздались два испуганных женских возгласа:
— Мы! Заподозрить вас! Ах, пан Станислав! Как вы можете…
— И разрешите мне обстоятельно рассказать обо всем, чтобы снять с себя эту мнимую вину…
На этот раз прозвучал исполненный важности, но все же растроганный голос Лопотницкой:
— Вины… это, это, нет никакой… Наверное нет… Ты ведь из такой семьи, дорогой Станислав…
— Мнимую вину, которая вызвана рядом обстоятельств, но это поправимо. А каковы эти обстоятельства, если разрешите, я изложу вам ясно, подробно и со всей откровенностью.
Ну, конечно! Они не только разрешали, но даже просили его об этом. Жиревичова сказала, что, хотя у нее давно уже подрезаны крылья, она в состоянии еще понять чужое горе и посочувствовать… Розалия, сложив свои маленькие ручки, уверяла, что питает к Станиславу такую дружбу… а пани председательша торжественно изрекла:
— Ты обязан быть откровенным с нами… ведь мы en famille[16], потому что пани Эмма если не сама, то по мужу является членом нашей семьи. Все, что касается тебя, горячо волнует и нас. Ведь ты единственное звено, которое еще соединяет меня и Рузю с нашим миром.
Ободренный этими словами, Станислав начал рассказывать.
Он долго говорил о своем имении Жиревичи, рассказал о положении дел как с хорошей, так и с плохой стороны; привел цифры ежегодных доходов, упомянул о долгах, лежавших на имении, о больших барышах, которые можно получить от вырубки леса и разбивки на делянки, о трудностях, с которыми он сталкивается при осуществлении этих блестящих планов. Станислав говорил о многих и многих других обстоятельствах, иногда путался и немного запинался, порою чувствовалось, что он переживает довольно тяжелые минуты; а когда он кончил, то из всей его длинной речи можно было сделать только один вывод: его судьба, вся его будущность находятся в руках пани председательши. Если она даст ему взаймы те две с половиной тысячи рублей, которые еще хранятся у нее в банковых билетах, то он будет спасен; уплатит долг, продаст лес, разбив его на делянки, и не позже, чем через два, ну, через три месяца вернет сполна всю сумму и выплатит проценты. Если же она откажет, то он попросту погиб. Ему придется продать Жиревичи тому самому Буциковскому, бывшему эконому Помпалинских, который купил Рудзишки у Древницких.
Результат разговора оказался настолько неожиданным, что все три женщины, включая пани председательшу, долго не могли прийти в себя. Наступило глубокое молчание. Несколько минут спустя Эмма нарушила его, шепнув Розалии: