Поминки больше напоминали светский раут. Полчаса вежливого молчания и траурно тихого шепота, а потом все вроде бы и забыли, по какому именно поводу они здесь собрались. Надо сказать, что единственными женщинами, проигнорировавшими собственный внешний лоск, были мы с Ксенией. Остальные выглядели так, словно пришли на карнавал, – dress code – «все в черном». Платья женщин мало походили на траурные. Большинство предпочли мини. Ноги одной девицы были так агрессивно перепачканы блестками, что при каждом шаге она переливалась как елочная игрушка. Кто-то оголил загорелые плечи, кто-то лифчиком wander bra усугубил ложбинку на груди. Шляпы с лентами, сетчатые чулки, кружева, дорогие украшения. Наташкина мать вообще неизвестно зачем напялила не соответствующее метеоусловиям боа из страусиного пуха – нежные перышки красиво скользили по ее изящным плечам, которыми она время от времени картинно поводила, привлекая всеобщее внимание. Она много улыбалась, пробовала шутить, переходила от одного столика к другому и, казалось, была удивлена, что гости посмели явиться без подарков. Безмятежная светская вечеринка, не имеющая никакого отношения к разверстой могиле, пахнущей утробной сыростью и прелой листвой.
На столах были омары и черная икра. Я не ела черную икру тысячу лет, с самого детства. Но все равно даже подумать не могла о том, чтобы проглотить хоть ложечку, – перед глазами стояло Наташкино лицо с могильного памятника.
С удивлением озираясь по сторонам, наблюдая за безмятежно щебечущими гостями, я думала – интересно, хотя бы половина из них знакома с нашей Наташкой лично?
К нашему столу подошла изрядно выпившая Ирма Геннадьевна, повисшая на рукаве какого-то безликого бородатого типа в сером костюме, рукава которого были ему безнадежно коротки. Мужчины такого типажа почему-то всегда вызывали во мне снисходительную брезгливость.
– Девочки, – почти веселым голосом сказала мать покойницы, – хочу представить вам Павла Аркадьевича, нашего семейного адвоката.
– Очень приятно, – не потрудившись улыбнуться, сухо ответила я.
Зачем она устраивает этот цирк, зачем делает вид, что ничего не случилось? Неужели это своеобразная демонстрация внутренней силы? Как же это пошло, никчемно, странно… Зачем?
– Думаю, вам найдется, о чем поговорить, – поверить невозможно, но Ирма Геннадьевна мне подмигнула!
Мы с Ксенией переглянулись – в ее лице я прочла то же недоумение.
– Мы не будем устраивать пафосного оглашения завещания, – Наташкина мать, пошатнувшись на высоких каблуках, ловко рухнула на свободный стул. Адвокат остался висеть над ней. – Вы ведь знали, что моя Ната завещание составила?
– Не знали, – буркнула я, – мы никогда об этом не разговаривали.
– Бедный ребенок, – хохотнула она, – она никогда не интересовалась законом. Наверное, это было для нее чем-то вроде развлечения… Но у нотариуса заверила, все как положено. Мы не можем это игнорировать, было бы нехорошо…
Да она же пьяная совсем, едва на ногах стоит – дошло до меня. Непонятно только, почему ее опьянение было разухабистым и лихим, а не подавленно-печальным.
– И в этом завещании упомянуты вы, девчонки, – Ирма Геннадьевна звонко икнула и вытерла рот краешком перьевого боа.
– Мы? – растерялась Ксения.
– Ксения Андреевна Пароходова и Алиса Александровна Ермакова, – пришел на помощь адвокат. – Вам завещано по пятнадцать тысяч долларов каждой в рублевом эквиваленте по курсу ЦБ. Вам необходимо будет подписать кое-какие бумаги, лучше это сделать в моем офисе, можно прямо сегодня.
– Вы с ума сошли? – изумилась я. – Какие пятнадцать тысяч, в каком эквиваленте?
– В рублевом, – терпеливо повторил он, – понимаю, для вас это неожиданность, но… Такова была воля покойной. Я вам оставлю свою визитную карточку. Позвоните мне вечером или завтра, и мы обсудим подробности.
Адвокат ретировался, за ним, пошатываясь, потянулась Наташкина мать.
– Похоже, он не пошутил, – подала голос Ксения.
– Какие тут шутки. Бедная Наташка. Ни к чему не относилась всерьез, кроме своей силиконовой груди. Как маленькая, играла даже с деловыми бумагами.
– Откажемся от денег? – предложила Ксения.
– Не знаю… Ее мать все равно потратит их на очередной прием, чтобы пустить пыль в глаза сотне-другой остолопов.
– Может быть, это защитная реакция. Хотя сама Наташка, наверное, вела бы себя точно так же. Наша Наташка и скорбь – понятия несовместимые. Она ведь снова собиралась сделать грудь, знаешь?