— А как старейшина всё объяснил? — нахмурился Морган.
— Дед сказал, ты рвался на войну, а любовь к Катарине удерживала здесь. Ну и таким радикальным образом ты предпочел долг перед Родиной. А разве не так всё было? — Легорий хитро прищурился, начиная что-то подозревать. — Тебя ведь в пример приводят, как истинного патриота. В школе на уроках катарского воспитания постоянно заходит разговор о тебе и твоей героической самоотверженности.
— Я признаться и не помню, — растерянно пожал плечами Морган. — Может, так и было.
— Он не помнит, — зашлась смехом Бусинка. — Ничего, вечером увидишь Катарину — всё вспомнишь. Она стала только краше! Лега, последи за Шпуней, я мигом обернусь, только назначу свидание Морику в Листоле, предупрежу, чтобы напялила на себя самое лучшее платьюшко.
И прежде чем Морган успел возразить, Бусинка уже убежала прочь.
— Я не знаю… — попытался он оправдаться неизвестно перед чем Легорию.
— Морик, безотносительно Катарины. Приходи, я хочу тебя кое с кем познакомить, хорошо?
— Хорошо.
***
Дверь в хижину старейшины всегда была открыта для посетителей в этом время. Само жилище сильно выбивалось из стандартных деревенских домов, выглядело загадочным, но не ветхим. Виной тому использование исторических канонов в строительстве. И если отчий дом Моргана уже имел и водопровод, и электричество, да и построен был из вполне себе современного материала, то дом деда целиком и полностью окружал старое дерево Бонко. Оно являлось и центром хижины, и опорой, и даже корни его частично служили мебелью. Никто не мог уже припомнить — было ли это дерево ровесником старейшины, или же начало расти задолго до прихода предков прайда на это место. В любом случае, в затененной комнате, рядом со старым стволом и ожидал посетителей дед.
Морган остановился около двери в приемный зал и прислушался. Вроде бы старейшина один. Морик легонько постучался и зашел в комнату. Дед, как и подобает катару его ранга, сидел за низеньким напольным столиком, на подушке, расшитой драгоценными нитями. Старческие ноги его были сложены калачиком, а сам старейшина склонился над каким-то пергаментом и выводил пером черные иероглифы. Со стороны можно было подумать, что ты угодил прямиком в прошлое. Старый катар пишет письма затейливым способом, стремясь сообщить соплеменникам о какой-нибудь угрозе или созывая всех на празднование дня урожая. Но Морик знал, дедушка всего лишь тренируется в каллиграфии, что считалось одним из достойнейших занятий для катарского мужа. К тому же, подобное сосредоточение над закорючками и палочками отлично тренировало мозг, не давая тому излишне разжижиться на старости лет.
Дед нисколько не изменился с их последней встречи. Пожилой худощавый старец с огромной гривой светло-песочного цвета. Старейшина закручивал из прядей тугие жгуты, скрепляя их на концах драгоценными клипсами, и они свисали величественной копной, делая его голову огромной и устрашающей. Старческая кожа давно ссохлась, шерсть поблекла, но именно грива и борода под стать ей, создавали нужный внушительный образ. Еще и привычка постоянно хмуриться. Начало кустистых бровей редко покидало точку совещания по центру лба. В детстве Морган невероятно пугался такой грозной мимики, пока не понял — дед ни капельки не злится. Просто однажды он осерчал настолько сильно, что не сумел вернуть брови в первоначальное положение. Нелепое объяснение, вылезшее откуда-то из памяти. Кажется, так говорила про старейшину бабуля.
Морган прошел к столу, остановился на положенное расстояние, преклонил колени и поклонился в пол. По обычаю, он не должен первым нарушать тишину. Дед скрипнул пером пару раз, внося последние штрихи в иероглиф, степенно отложил художественный инструмент к чернильнице, всё еще не обращая внимания на Моргана, вытер руки о тряпку и только потом поднял глаза.
— Многие годы ты не заходил в этот дом. Что же теперь тебя привело ко мне?
— Дед, меня не было всего два года, — невольно усмехнулся Морган.
— Как ты разговариваешь со старейшиной! — тут же возмутился дед. — Это неприемлемо!
— Простите, достопочтимый катар. Срочные дела и защита дома заставили меня так долго отсутствовать, но моё сердце всегда билось в унисон с жизнью прайда.
— Другое дело, — строго, но вполне удовлетворенно проговорил дед. — А то забыл, небось, как полагается выказывать почтение!
Морган уже открыл было рот оспорить несправедливое утверждение, но вовремя одернул себя. Дерзить старейшине — табу! Морик только еще один раз преклонил голову.