2
Странное волнение овладело в этот вечер и женским населением военного городка; неясное и почти беспричинное, оно быстро распространилось по офицерским квартирам. Отчасти, вероятно, в нем повинна была погода: жестокий зной в течение целого месяца, томительная пороховая сушь, полная скрытой угрозы, сменившаяся ныне запоздалыми бурями и ливнями; отчасти — какие-то незначительные, случайно совпавшие обстоятельства. Женщины незаметно для самих себя подогревали это смутное волнение, делясь друг с дружкой своими предположениями. И хотя ничего чрезвычайного не было в том, что их мужья или отцы, уйдя ночью в полк, поднятый по тревоге, не вернулись домой ни к обеду, ни к ужину, сегодня это породило беспокойство. В самой неопределенности его таился, как бывает, источник его заразительности. Жена капитана Борща, Евдокия Трифоновна, напрасно прождала весь день телефонного звонка мужа: капитан был так занят, видно, что даже не улучил минутки подойти к телефону. И ей невольно вспомнилось, как летом сорок первого года на исходе короткой июньской ночи ее мужа так же вот вызвали в казарму, и он вернулся домой только спустя четыре года. Сегодня с наступлением темноты загрохотали по шоссе мимо городка тяжелые танки, выступила расположенная по соседству бронетанковая дивизия — тоже, должно быть, на учение? А возможно (воспоминания о прошлой войне были еще слишком живы у Евдокии Трифоновны), возможно, и по другой причине?.. И, не справившись одна со своей тревогой, она решила наведаться к жене майора Куприянова, председателю совета жен офицеров: та, вероятно, была осведомлена лучше ее. У Куприяновой Евдокия Трифоновна застала уже небольшое общество: Колокольцеву, жену начальника штаба дивизии (впрочем, Колокольцева, как выяснилось позднее, оказалась здесь по особой причине), Чайкину, жену начальника ПДС, и Федорченко — самую молоденькую из всех, месяц назад вышедшую замуж за лейтенанта, командира взвода. Ночью, торопясь в полк, лейтенант не успел даже попрощаться с нею, не поцеловал жену, и одно это, случившись впервые, страшно перепугало ее. Молча, с припухшими от слез веками Федорченко вслушивалась в разговоры старших; Чайкина рассказывала, как несколько лет назад ее муж, служивший тогда в другой части, был ранен в схватке с диверсантами, переброшенными через границу. И Куприянова, как могла, пыталась уменьшить впечатление, производимое сегодня этим рассказом; она видела волнение женщин, и она привыкла считать себя ответственной за состояние их духа. Но и сама она лучше, чем Федорченко, знала, как быстро может перемениться жизнь солдата, а следовательно, и его спутницы по жизни, солдатки. Утверждать вполне определенно, что их полк с необыкновенной поспешностью выступил всего лишь на тактические учения, Куприянова, по совести, не взялась бы. И, так или иначе, жене офицера, как и самому офицеру, надлежало быть в любое время готовой к любым превратностям — только в этом она и была убеждена. Колокольцева, слушая, посмеивалась вначале, но мало-помалу поддалась общему настроению. Невзирая на поздний час, она предложила отправиться к Нарусовой, разведать о новостях у нее. И Куприянова, поколебавшись, согласилась: жене командира дивизии было, надо думать, известно больше, чем всем им. Надежда Павловна лежала уже в постели, когда ей позвонила Колокольцева. Телефонный аппарат находился в столовой, Надежда Павловна забыла перенести его наверх, и, пока она надевала халат, туфли и спускалась вниз, он все трещал настойчиво и резко, с короткими перерывами, наполняя темный большой дом чужим, требовательным нетерпением. Было плохо слышно в трубке: гроза повредила связь, — и Парусова не сразу узнала голос приятельницы. — Мы идем к вам. Вы не спите еще? Алло, алло! — кричала та на противоположном конце провода. — Мы сию минуту выходим, я и Клавдия Николаевна. Мы не разбудили вас? — Что случилось? Что, что? — напрягая слух, повторяла Надежда Павловна. — Приходите, я не сплю. Но что случилось? — Ничего! Мы сами не знаем… Никто ничего не знает, ничего! — Колокольцева выкрикнула это с раздражением. — Мы просто посходили все с ума. Мы идем! И в аппарате щелкнуло — она положила трубку. Надежда Павловна медленно вернулась к себе, взглянула на часы: время подходило к двенадцати. Она присела на край кровати, потом встала, прошлась по комнате и зажгла люстру и две лампы у туалетного зеркала, — казалось, она хотела, если произошло несчастье, увидеть его при полном свете. Конечно, взбалмошная Ирина Константиновна способна переполошиться и по пустякам, такое за нею водилось. Но сегодня ее сопровождала Куприянова — председатель женсовета, а в военном городке не было женщины более уважаемой и солидной (Ирина Константиновна называла ее сухарем, ханжой и заметно побаивалась). Удивляло уже то, что Колокольцева и Куприянова вместе направлялись сюда: только чрезвычайное событие могло объединить их. И Надежда Павловна безотчетно вдруг прислушалась: ей показалось, что в доме, кроме нее самой и Мариши, спавшей внизу, есть кто-то еще. Этот «кто-то» или это «что-то» были тем неведомым, но уже совершившимся несчастьем, которое через четверть часа станет известным и ей, точно выйдет из темного угла. Все последние дни Надежда Павловна жила в предчувствии какой-то неизбежной перемены; сознание большой ошибки, допущенной некогда, не покидало ее теперь. И, как обычно в таких случаях, ей и вся ее жизнь, покойная и прочная до недавней поры, представилась соскочившей со своей опоры, пришедшей в движение, зыбкой. Запахнув халат, Надежда Павловна постояла у раскрытого окна: сад после недавнего ливня был погружен во влажную, туманную черноту; квадраты света, падавшего из окон, лежали на ней, как на плоскости, озарив передние кусты, ветки, угол скамейки и не проникая глубже. Постукивали с тупой отчетливостью капли, шлепаясь на песок, сладко и пряно пахли табаки. — Боже мой, что же это? — негромко проговорила Надежда Павловна. Далеко в стороне города вспыхнул голубоватый свет, прожектор пронесся по небу, точно легкий дымок, и повис, застрял в рыхлой, облачной толще. «Неужели с Александром что-нибудь?» — подумала Надежда Павловна о муже. Сегодня она его не видела, он уехал очень рано, когда она еще спала, а к вечеру адъютант его позвонил о том, что генерал надолго задерживается и ночевать домой не приедет. Она даже порадовалась этому: так ей было трудно с мужем последнее время. Но сейчас ее укололо раскаяние: все же происходили учения, он много ездил, целыми днями находился в поле, сам собирался прыгать с самолета, и мало ли что случается даже с генералами?! Но нет, с ее мужем все было благополучно (Надежда Павловна усмехнулась про себя), он счастливчик, ее Александр Александрович, баловень судьбы. Спохватившись, она стала торопливо одеваться: любую беду, самую большую, надо было встретить с достоинством — собранной, подтянутой, спокойной. И она едва успела облачиться в костюм и поправить волосы, как внизу раздался звонок. Включив зачем-то по пути весь свет на лестнице и в прихожей, она, сдерживая себя, неспешно сошла вниз и отперла дверь. Колокольцева остановилась на пороге и зажмурилась. — Что это у вас, бал? — воскликнула она. — Такая иллюминация! За нею следом переступила порог Куприянова, полная, но статная женщина в стареньком, должно быть мужнином, офицерском плаще с темными полосками на плечах от снятых погон. — Заходите, заходите, здравствуйте! — преувеличенно любезно заговорила Надежда Павловна. — Очень рада! Вы у меня в первый раз, кажется, Клавдия Николаевна! — Сумасшедший дом! Никто ничего толком не знает, все шепчутся, шепчутся! — сказала Колокольцева. — Хуже нет неизвестности. Она стянула с головы пеструю клетчатую косынку, и смятые волосы ее рассыпались, упали на лоб; Надежда Павловна никогда еще не видела свою приятельницу такой расстроенной, измученной и подурневшей. — Вы уж простите нас за вторжение, верно, что глупая голова ногам покоя не дает, — сказала Куприянова; у нее был чудесный, чисто московский акающий выговор. — Ну что вы! Я так рада! — проговорила Надежда Павловна медленно, чтобы не показать, как часто стучит ее сердце. — Вот сюда, пожалуйста! Прошу вас! И, усадив гостей в столовой за стол, улыбаясь, она спросила, не хотят ли они чаю. Ирина Константиновна замахала на нее руками.