Выбрать главу
вшись, оскальзываясь на полу, он толкнулся к выходу. «Ну, будь что будет… что будет!..» — с вызовом, с любопытством успел еще подумать он. И прямо перед ним вверху и внизу разверзлась непомерная пустота, вся напоенная светом, вся розовая и светло-голубая, чуть дымная, веющая ледяными порывами, ревущая, страшная и притягательная пустота. Андрей не услышал, как следом за ним, грохоча сапогами, по-бежали его товарищи. И он не помнил, как переступил порожек и оттолкнулся. Что-то ухватило его сзади, будто стремясь втащить обратно в самолет, — это он слишком рано выпрямился и его ранец зацепился за верхний край дверного проема. В следующее мгновение он камнем, с закрытыми глазами упал в пропасть. Десантники с топотом и звоном рушились одной плотной, без перерывов, очередью, человек за человеком; Агеева легко на своей груди вынес Даниэлян, напиравший сзади. Самолет почти мгновенно опустел, и только позванивали, прыгая на дрожащем тросе, карабины с вытяжными фалами, оставшиеся в кабине. Андрея тряхнуло с такой силой, что удар отдался во всем теле, его как будто подбросило вверх. «Ага, раскрылся!» — пронзила его счастливая мысль. И он почувствовал себя неподвижно висящим между небом и землей. Не опускающимся, а именно повисшим в пустоте, подхваченным в падении чьей-то могучей спасительной рукой. Он посмотрел вверх и вскрикнул от восхищения: из гигантской чаши купола, опрокинутой над ним, точно изливался благодатный поток бело-розового света. Парашют полностью уже был раскрыт и покачивался, кренясь: быстрое трепетание пробегало по его туго вздувшейся ткани. Андрей нашарил круговую лямку, сдвинул ее к коленям и поудобнее, как на качелях, устроился на ней. Самолеты удалялись, их гул ослабевал. И ни с чем не сравнимое ощущение возникло у Андрея, родилось в каждой клеточке его существа — ощущение неизъяснимой вольности. Он освободился как будто даже от своей телесной тяжести — от постоянной человеческой прикрепленности к земле. И теперь, паря над землей, туманной, покинутой, он отведал, казалось, всю небывалую, незнаемую людьми радость этого совершенного освобождения. Глубоко под ним промелькнула, маша сизыми крылышками, какая-то птица; в сторонке наравне с Андреем застыли два круглых облачка, солнечный луч позолотил их мягкие бока. И его подмывало окликнуть птицу, попробовать дотянуться рукой до облака. Он точно сам уподобился им: птице, облаку, лучу, сам был, как они, легким, прекрасным, неописуемо свободным. И чувство счастья, такого полного, что, кажется, еще не-много — и разорвется сердце, затопило его. Справа от Андрея совсем близко опускался Булавин — он тоже сидел, как на качелях, скрестив ноги, держась за «свободные концы» лямок, от которых пучками расходились стропы. — Саша-а! — закричал что было сил Андрей. — Э-эй! Лети-им! — Эй! — криком отозвался Булавин. — Ты как? — Здорово! Чистый озон! А ты? — Порядок, не пылит. — Александр засмеялся. Озираясь, Андрей видел и над собой и внизу других десантников — надутые полушария их парашютов и в самых неожиданных ракурсах качающиеся на стропах сидящие фигуры. Готовясь на земле к прыжкам, Андрей больше всего боялся, что кто-либо из товарищей свалится сверху ему на голову или он сам сядет на чей-нибудь парашютный купол. Но ничего подобного в данный момент не угрожало, хотя все опускались одной воздушной стаей: места в небе хватало для всех. Кстати сказать — Андрей только сейчас обнаружил это, — их рота выбросилась отдельно от остальных рот и приземлялась на другой площадке; главные силы десантировались западнее, за ленточкой реки, за щетинкой далекого леса на равнине: множество белых зонтиков, относимых ветром, косо летело там на фоне земли. И Андрею вспомнилось, как летят по ветру одуванчики — тысячи крохотных белых парашютиков с косточкой семечка на единственной стропе. Вынырнув из-за его спины, проплыл невдалеке, вцепившись в лямки, Агеев. Несколько секунд они шли совершенно параллельно, метрах в двадцати друг от друга, и Андрей хорошо рассмотрел лицо Агеева — недоверчивое, изумленное. Такое лицо бывает у человека, которому только что вырвали больной зуб, и он не решается еще поверить в свое избавление от мук. Затем в поле зрения Андрея вошел, быстро снижаясь, Елистратов: ноги старшины в хромовых, с подковками сапогах были плотно соединены и вынесены вперед, щеки побагровели от усилий. Елистратов «скользил», повиснув обеими руками на подтянутых до уровня груди лямках, стремясь уменьшить угол падения. — Тяни-и концы! — донеслось до Андрея. — Тяни… Даже в воздухе старшина продолжал опекать и командовать, даже здесь он никому не давал покоя. Не сообразив еще, чем вызвана эта команда, Андрей увидел «заскользившего» так же Булавина. Купол его парашюта был поджат с одного бока, сдавлен, и он, летя почти вертикально, вновь нагнал Андрея, а потом оставил позади, вернее, выше себя. Он что-то крикнул, но слова его отнесло ветром. Глянув вниз, Андрей мгновенно опамятовался: земля была уже недалеко и быстро приближалась. А главное, это была не одна земля, но и вода — небесно-светлая в сизых пятнах ряби от ударов ветра. Изогнутой полосой она пересекала ровную луговую площадку и исчезала в оранжевом осеннем лесу. За лугом поблескивало прямое, будто натертое графитом, шоссе; маленькие чистенькие грузовички бойко катили по дороге. И вообще все выглядело сверху таким прибранным и аккуратным, как никогда не бывает вблизи. Но все угрожающе быстро увеличивалось в размерах, поднимаясь Андрею навстречу. И опасность заключалась в том, что его парашют несло на реку, туда, где бродили эти темные студеные пятна. Чтобы избежать купания, надо было «скользить» — это п имел, конечно, в виду старшина, о том же кричал Булавин. Но возможно, что для Андрея «скользить» было уже поздно. И он с такой поспешностью рванул на себя книзу «свободные концы» правых лямок, что в плече остро заломило. Все же он тянул, тянул, кривясь от боли, прикусив губу. И его падение сразу ускорилось: земля, вода, белое облачко, отразившееся в ней, помчались к нему снизу еще быстрее. Не выдержав боли в плече, он на секунду ослабил усилия. «Недостает, чтоб я вывихнул руку», — подумал он довольно, впрочем, спокойно; не испуг, а досада, только досада на