рки пятьсот, гляссе три, шоколадный два". Кассирша крутила, как шарманку, ручку своей скрежещущей машины, выбрасывала чеки на полуистертый резиновый кружок с пупырышками. И, зажав чеки в руке, Варя протискивалась сквозь кучку сердитых от тесноты, от духоты, от усталости официанток, сгрудившихся перед кассой. В простенке около кухни висело помутневшее зеркало; она взглядывала на себя мимоходом и поправляла наколку на голове с уложенными по моде, "гривкой", подвитыми волосами. Она была небольшого роста, отчего казалась моложе своих двадцати лет — ей давали семнадцать-восемнадцать, — круглолица, простовата на вид, с чистым алым румянцем на слегка выдававшихся скулах. И когда выходила с большим подносом в зал, только голова ее, увенчанная на-крахмаленной короной, и виднелась за стеклянными вазочками с пирожными, за графинами с разноцветными напитками. От-кинувшись, чтобы сохранить равновесие, она легко несла эти радужно горевшие сокровища, ловко огибая столики, быстро ступая сильными ноликами, обутыми в лаковые туфли. — Девушка, двести граммов! — кричали ей навстречу. И она напрягала память, соображая, кто ей что заказывал. Музыканты из оркестра поужинали уже и вновь вернулись на эстраду, певица спела свою лучшую песенку о журавлях, летящих на родину, и Варе пора было рассчитываться с посетителями: время подходило к девяти. Молоденький паренек с детским пушком на толстых щеках, шептавшийся весь вечер с такой же юной подружкой, сконфузился, когда она попросила его уплатить по счету. Испугавшись, что его заподозрили в неплатежеспособности, он торопливо, сбиваясь со счета, выкладывал на столик бумажки. И Варя снисходительно подумала, что этих юнцов привела сюда первая любовь: так много заказали они мороженого и почти не притронулись к нему, пока оно все не растаяло. Молодой человек не оставил ей на чай ни рубля — вероятно, от смущения, — но Варя не обиделась: ей понравилась эта пара. За соседним столиком лакомились взбитыми сливками и тортом два старика и седая женщина в темном платье с белым воротничком. Они сидели уже довольно долго, поглощенные своим негромким разговором. И только сейчас, подавая счет, Варя уловила в их речах слова: семестр, кафедра, литературное наследство, композиция, монография. Ах, как много, должно быть, могли порассказать ей о Рудине, к примеру, эти ученые гости; мысль о том, что она срежется, если ее спросят на экзамене о Тургеневе, не выходила у нее из головы. Но всезнающие тихие мудрецы, расплатившись с нею, уже покидали вал. — Благодарю вас, милая девица, до свидания, — сказал один из них. По рассеянности он собрал своими чисто вымытыми, белыми пальцами и сунул в карман всю мелочь, остававшуюся на стоге, в том числе и сорок копеек, причитавшихся Варе. И она, сробев от уважения, не осмелилась потребовать их. Вообще ей сегодня не везло. За третьим столиком сидели у нее подростки в клетчатых ковбойках, в сапогах, по виду деревенские ребята, приехавшие в город подавать заявления в вуз. И Варя поморщилась, увидев, что они расположились на ее территории, — это была невыгодная публика. Вскоре, впрочем, она смягчилась: ребята застеснялись, очутившись в этой слишком роскошной обстановке, долго шепотом советовались, выбирая кушанья, а к ней, Варе, обращались с такой почтительностью, точно она была тут полноправной хозяйкой. И она почувствовала себя обязанной позаботиться о них: она принесла им сосиски с капустой, что было и недорого и сытно, много хлеба и по бутылке клюквенной воды. Как она и предполагала," всю сдачу, до копейки, эти юноши также оставили себе. Варя помедлила, собираясь с духом, прежде чем подойти к четвертому столику, в углу за пальмой. Будто взывая молча о помощи, она огляделась: певица, подобрав свое длинное, с запылившимся подолом платье, шла мелкими шажками к эстраде, дожевывая на ходу пирожок. Ах, как знакомо и постыло — тесно, задымленно, беспорядочно, шумно — было в обоих залах! Перед эстрадой поплескивал фонтанчик с жестяными, поржавевшими лилиями. И тускло тлели, как во влажном тумане, матовые плафоны на потолке, точно им также не хватало воздуха. Приняв озабоченный, спешащий вид, Варя направилась к посетителям в углу: там явно поджидали, когда она освободится. И она приготовилась изворачиваться, кокетничать, хитрить и обманывать, лишь бы только отделаться от этих опасных ухажеров. Посетители, укрывшиеся за пальмой, сильно захмелевшие, и вправду предъявили ей на этот раз свои требования; вся компания была охвачена той пьяной предприимчивостью, что не берет в расчет никаких резонов. Мужчины вознамерились ехать куда-то еще, допивать, и именно ей, Варе, предстояло разделить их общество; ее согласие как бы само собой подразумевалось. Человек с узким взмокшим лбом положил поверх платы за ужин сотенную бумажку и негромко, точно по секрету проговорил: — После "а" идет "б" — это закон. Варя не поняла его, но сердце ее заколотилось, и, собирая тарелки, силясь не показать своего испуга, она сказала: — Обидно, мама у меня опять заболела… Мне в аптеку еще надо и домой потом… Во всем этом не было ни слова правды, Варя давно жила одиноко, снимала угол в чужой семье. И как ни прозрачна была ее ложь о больной матери, она не раз уже выручала ее в трудных положениях. Не поднимая глаз, Варя отсчитала то, что ей полагалось по счету, оставив сверх него на столе все до рубля. — Приболела… мамаша? — переспросил плывущим голосом полный блондин. — А ты не бойся, ничего… — Он тянулся к Варе, и от его большого распаренного тела веяло жаром. — Вьздоровеет… Свезем тебя первым делом в аптеку на машине… порошочки там… А человек с узким, точно сдавленным, лбом вновь пододвинул Варе деньги — чаевые. — Обычай — деспот меж людей, — строго сказал он. И она подумала, что ей остается одно — спасаться бегством. Как бы уступая настойчивым приглашениям и прося лишь еще немного повременить, она сказала: — Выручку сдавать — тоже канительное дело. Вы соскучитесь дожидаясь… Так и не взяв богатых чаевых, она пошла, унося посуду, а через полчаса, держа под мышкой сверток со своими лаковыми туфлями, переобувшись в босоножки, выскользнула черным ходом во двор. На улице никто ее не подстерегал, она бегом промчалась мимо окон кафе по высвеченному зеленому асфальту, свернула в переулок. И тут поняла, что погибла: сейчас же за углом, в туманной тени, отброшенной громадой дома, стояли ее обманутые ухажеры, все трое; машина "Победа" с погашенными фарами ждала у тротуара…Впоследствии Варя не без тайного удовольствия вспоминала все случившееся в переулке, в двух десятках шагов от кафе "Чайка", ее тщеславие питалось этими воспоминаниями. Но в тот воскресный вечер она так перетрусила, что в памяти ее отчетливо сохранились только два-три момента. Мужчины двинулись, загораживая тротуар, ей навстречу, и с ее уст сорвалось первое, что пришло в голову. — Пропустите, пожалуйста! Не хулиганьте! Пропустите! — сказала она, будто не узнавая этих людей. Она торопливо придумывала, что бы такое им опять соврать, но не смогла ничего придумать. Мужчины в молчании, как будто все у них было заранее условлено, обступили ее. Человек с высоким лбом встал позади, она обернулась, и его лицо показалось ей черным на фоне озаренного фонарями недалекого бульвара. Там, наверно, продолжалось еще гулянье, и Варя глотнула воздуха, чтобы крикнуть, позвать на помощь. В то же мгновение ее толкнули в спину, и она только ахнула, задохнувшись. Полный блондин взял ее обеими руками за плечи и круто повернул к себе. — В аптеку тебя свезем… — сказал он и длинно, со вкусом выговаривая каждое слово, выругался. — После в больницу сама попадешь… Третий участник компании невесело, нервно засмеялся. Варя беспомощно дергала плечами, стараясь высвободиться. — Какое у вас право?! Не выражайтесь, пожалуйста!.. Кто вам позволил? — восклицала она, не узнавая своего прерывавшегося голоса. И блондин больно зажал ей рот влажной, железной, пахнувшей табаком ладонью. Она почувствовала, что ее толкают, куда-то тащат; с ужасом подумала, что сейчас ее посадят в машину и увезут;