- Мне кажется, несколько лет!.. - так же тихо ответил Алимджан.
- Да, долгие-долгие годы!..
- Целую вечность! Целую вечность, Айкиз!..
Под ноги им легла угомонившаяся пыль дороги, бегущей рядом с шоссе. Возле уха Айкиз мягко прошуршало крыло летучей мыши. Айкиз еще крепче прильнула к Алимджану и шепнула чуть лукаво;
- Что бы я делала без тебя, Алимджан?..
Алимджан. улыбнулся.
- Мне говорили, что ты тут без меня горами ворочала!
- Без тебя? Нет, ты все время был со мной… Без тебя я не выдержала бы.
Выйдя в степь, они остановились и долго стояли, вглядываясь в ночь, слушая ночь.
Степь жила. Они были здесь одни, совсем одни; но это было не то одиночество, которого ищут люди, бегущие от людей. Они были одни, но в живом, обитаемом мире, богатом трудом и дружбой тружеников.
Айкиз любила ночную степь. Ночью жизнь степи была даже ощутимей, чем днем.
Днем степь не казалась такой необозримой. Мглистое знойное марево затуманивало дальнее очертания, степь была залита золотой лавой солнечного света. Песни и шепот, шумы и шорохи - все сливалось в ровный, сплошной гул.
Ночью же этот шумный, яркий, однообразнопестрый поток словно разбивался на отдельные ручейки. И тому, кто хотел послушать ночь, которая многим кажется пустынной и безмолвной, она удивительно красноречиво рассказывала о примечательных и скромных делах людей, обживающих степь.
Айкиз и Алимджан стояли, обнявшись, и жадно внимали рассказу ночи…
Вся степь, от горизонта до горизонта, была усыпана огоньками. Среди этих огоньков - то яркие, то еле заметные, то переливающиеся, то бледные, белые и красноватые… Одни из них двигались, другие чуть колыхались, третьи мерцали в темноте драгоценными камушками…
Далеко, на краю земли, видно скромное созвездие белых точек. Айкиз знала: там бурили артезианскую скважину. Чуть в стороне мигают огни метеорологической станции, которую днем отсюда не разглядишь. А вон пробивается тусклый свет из палатки почвоведов. Трепетным пламенем горят костры на полевых станах. Ближе к горам тоже светятся алые мохнатые звездочки, только поменьше, - это костры у шалашей, поставлей- ных чабанами, а чабаны обычно уходят со стадами далеко.
Что-то завораживающее было и в четких светлых кружочках, перемещавшихся по степи в самых различных направлениях; казалось, это звезды кружатся в медленном хороводе. Айкиз, однако, отрадно было сознавать, что это вовсе не звезды, а фары тракторов, поднимающих целину… Сколько же таких огней в степи!
Тракторы, как и днем, ворчали сосредоточенно, увлеченно, но теперь, ночью, каждый звук слышался сам по себе, самые тихие голоса разносились далеко-далеко… Где-то захлебнулась разудалой песней гармонь. Чей-то протяжный, зовущий крик прорезал ночную тишь. И снова все смолкло; только, не затихая, плыл над степью гул тракторов, который, казалось, стал частью тишины… Но вот издалека долетел нежный, серебристый звон кобуза, где-то запел най, и в неторопливые эти звуки вплелись раздумчивые человеческие голоса: кто-то, оставшись наедине с ночью, делился с ней своей тоской по возлюбленной, по семье, рассказывал о своих помыслах, мечтах, тревогах…
- Слышишь, Алимджан? Чабаны еще не спят…
- Мне иногда кажется, они и не знают, что такое сон. А тебе не хочется спать?
- Нет…
Алимджан показал в сторону, где светились огоньки стана трактористов и слышался стук движка:
- Может, сходим к Погодину? Или к Смирнову - на морской берег?
- Нет, нет… Сегодня я никуда не хочу. А тебе не терпится повидаться с друзьями?
- Мне никого не надо, кроме тебя… Тебе не холодно?
- Нет, милый…
Алимджан все-таки снял пиджак и накинул его ка плечи жены.
- Так-то будет лучше. И пора все-таки домой, завтра рано вставать. Я хочу пораньше пойти в свою бригаду…
- Хорошо здесь, Алимджан, - тихо сказала Айкиз и как-то просительно взглянула на мужа.
В это время от кишлака донесся заливистый, с легкой дремотной хрипотцой, крик петуха. Откуда-то с противоположной стороны готовно отозвался другой петух. И заметалась над степью разноголосая петушиная перекличка.
- Слышишь, Айкиз?
- Да, пора!..
И они медленно возвратились к кишлаку.
На сон им оставалось часа два - не больше, но Айкиз было не до сна. Она лежала, положив руки под голову, и как тогда, в саду, думала о себе, о муже, о своей любви к нему… Щеку ее грело ровное дыхание Алимджана. Айкиз была счастлива, но где-то глубоко-глубоко в сердце ворошилась тревожная, неясная досада… Айкиз сама не понимала, что ее беспокоит: ведь этот день принес ей радость, только радость. И, однако, радость эта была почему-то неполной…
Утром, когда занавески пронизало восходящее солнце, Айкиз тихо, стараясь не разбудить мужа, оделась и прошла во двор. Отец был уже на ногах, он рвал на огороде лук. Оглянувшись на дочь, Умурзак-ата добродушно спросил:
- Как, дочка, небось рада?..
Айкиз улыбнулась смущенно.
- Теперь и вам веселей будет, отец…
- Да, хорошо, что он вернулся. А ты рановато поднялась. Мало спала!
- Надо самовар поставить.
- Опоздала, дочка, уже закипает. Я сейчас зелень вам приготовлю.
- Отдохнули бы, отец. Я сама все сделаю.
- У меня, дочка, теперь одна радость: о вас, моих детях, заботиться.
- У вас и других забот немало. Целыми днями в поле…
- А для меня и хлопок.- как малый ребенок. Не приглядишь - обзаведется дружками-сор- няками. Не напоишь вовремя, сожжется на солнце. Так-то, дочка… Уж время помирать, а помирать-то и нельзя: вон скольким детям ты нужен!
Айкиз подошла к отцу, обняла его и, зажмурившись, прошептала:
- Ой, как вы мне нужны, отец! Родной мой, самый-самый родной!..
- Ну, ладно, ладно, дочка,-проворчал Умурзак-ата, - иди готовь завтрак.
Спустя полчаса проснулся Алимджан. Всей семьей позавтракали и пошли в поле. Умурзак- ата вскоре отделился от дочери и Алимджана, свернув на свой участок. Алимджан не отрывал глаз от хлопковых полей, тянувшихся справа. Он соскучился по работе, по этим вот полям, переливающимся зеленым бархатом первых всходов, по людям, трудившимся на полях.
Он невольно ускорил шаги, и у Айкиз, оставшейся позади, беспомощно и обиженно дрогнули губы: Алимджан совсем забыл о ней! Она понимала его нетерпенье, ей и самой нужно было спешить. Если бы Алимджан поторопил ее, она не обиделась бы. Но он даже не заметил, что она отстала. С жадным, безраздельным вниманием - смотрит он на поля. Уж лучше бы сейчас опять была ночь и степь вокруг, и беспорядочная россыпь огней, и вблизи свет любимых глаз… Айкиз вздохнула, но вдруг Алимджан обернулся и позвал:
- Айкиз, что же ты? Идем быстрей!
Щурясь от солнца, он ждал, глядя на отставшую жену. За этот ласковый, ожидающий взгляд Айкиз простила ему недавнее невнимание.
Дойдя до участка, где работала бригада Алимджана, они остановились.
- Как у тебя сегодня день складывается? - спросила Айкиз.
- Дел - уйма!.. Но в полдень я зайду за тобой, вместе пообедаем. Где тебя искать?
- В новом поселке. - Как ни медлила Айкиз, но пришло время проститься. Алимджан направился в поле. Айкиз помахала ему рукой и крикнула:
- Я буду ждать тебя, Алимджан!
За участком Алимджана лежало поле, где работал Керим, а дальше - владения старого Муратали. Колхозники проводили кетменную окучку, рыхлили землю вокруг первых нежных ростков. Они продвигались вдоль аккуратный рядов хлопчатника в сторону дороги. Айкиз видела белый узор на тюбетейках Михри и ее отца. Она задержалась и, сложив ладони, крикнула:
- Эй, Михри! Как дела?..
Михри выпрямилась, вытерла рукой лоб и весело откликнулась:
- Иду-у-ут!..
- Окучку скоро кончите?
Михри посмотрела на отца. На этот вопрос следовало бы ответить бригадиру, но Муратали даже не поднял головы. О том, что он слышал Айкиз, можно было догадаться лишь по нарочито резким и сильным взмахам его кетменя. Старик словно хотел показать: он занят, ему ни до кого нет дела, и пусть его не тревожат попусту, не отвлекают… Айкиз усмехнулась, кивнула Михри, - мол, не расстраивайся, я все понимаю, - и, уходя, крикнула: