Аликул ликовал. Конечно, чайханщик не ахти какая важная птица, но ведь это было только началом, и началом удачным. С первых же дней Аликул очутился в родной стихии. Чайхана - это все-таки не хлопковое поле, а пузатый самовар - не кетмень! Аликул не ударит в грязь лицом, покажет себя с лучшей стороны, завоюет уважение дехкан и благосклонность колхозного руководства. А придет время - и сам выйдет в начальники, заложит прочный фундамент грядущего благополучия. В руках появится власть, в доме - достаток, и всем этим голодранцам, отобравшим у него все, что он имел, снова придется считаться с ним, как в былые времена, когда был он богатым и уважаемым.
Подогреваемый этими сладостными надеждами, Аликул взялся за дело с горячим рвением. Чайхана, попавшая ему под начало, находилась на отшибе от колхозного кишлака, близ дороги, проходившей через кишлак. По дороге мимо чайханы медленно и важно шествовали нагруженные тяжелой кладью верблюды, презрительно, свгрху вниз, посматривавшие на мир своими глупыми надменными глазами; трусили прыткие, упрямые ослики; шли, опустив головы, усталые путники. Движение на дороге было оживленное, а чайхана пустовала. Мало кого влекло в нее: вид у нее был неприглядный и получить там можно было только скверный чай в грязных пиалах.
Так продолжалось до появления Аликула. Он сразу смекнул, что чайханщику в этом колхозе легко стать заметным человеком. Жизнь здесь была неуютной, неустроенной; своего клуба колхоз не имел, отдохнуть было негде, и при радушном, заботливом хозяине в чайхане отбоя не было бы от посетителей. К тому же, расположена она была удобно, на бойком месте.
Взвесив все это, Аликул быстро навел здесь порядок: он, когда надо, умел пускать пыль в глаза! Аликул где-то раздобыл котлы, соорудил небольшой навес, и в чайхане появилась кухня. Стены чайханы он заново оштукатурил. Деревянные помосты застелил коврами, привезенными вместе с прочим домашним скарбом из Алтынсая (для такого дела не жаль было и ковров!). К чаю он подавал пышные - не хуже самаркандских1 - лепешки, поджаренный горох и парварду - белые, словно шелковичный кокон, приторно-сладкие конфетки. Гость, истомленный зноем, мог утолить жажду холодной водой или остуженным чаем из огромных продолговатых кувшинов, зарытых в землю, а проголодавшихся ждал жирный плов.
Но и этого Аликулу показалось мало, и вскоре угол помоста, предназначенного для «высокопоставленных» гостей и покрытого самым дорогим ковром, заняли певцы и музыканты.
Не прошло и нескольких месяцев - чайхана стала неузнаваемой. С утра до позднего вечера, полная посетителей, она гудела, как улей.
Переплетаясь с песнями, плыли стоны дутара. Легкий пар струился над пиалами с чаем, над чашками с пловом, и, как заведенный, сновал от гостя к гостю щуплый, проворный Аликул с угодливой улыбкой, словно наклеенной на лицо.
Сюда собирались как в клуб. Колхоз начал получать от этого «клуба» большой доход, и председатель не мог нахвалиться новым чайханщиком. Он частенько наведывался к Аликулу, и Аликул исподволь приглядывался к нему, гадая, как бы прибрать его к рукам. Председатель, недавний бедняк, честный, но недалекий, наголодавшийся в детстве и юности, мечтал о сытой жизни для себя и своих колхозников. Дальних перспектив он не видел, охотно пользовался помощью государства, строил мало, о внедрении в колхозный быт культуры и техники особенно не заботился, а к людям, от которых видел хоть кроху добра, относился с восторженностью, не вникая ни в суть, ни в обстоятельства их деятельности.
Он сразу уверовал в таланты Аликула как организатора и хозяйственника, потому что чайханщик умел то, что не давалось ему, председателю. Аликул решил отличиться и показать покровителю свои способности. Однажды, прознав заранее о предстоящем приходе председателя и его друзей, Аликул, приплатив из своих денег, купил на базаре откормленного гиссарского барана, зарезал его, положил баранину в уксус, чтобы была она мягкой, ароматной, и с помощью своих родственников приготовил такой шащлык, что при одном его виде у гостей сладко заныло в желудках.
Снимая куском лепешки с длинного, как меч, шампура сочное мясо, тающее во рту, председатель назидательно сказал:
- Вот у кого учитесь думать о простом народе! - и, отправив в рот изрядную порцию, облизав пальцы, добавил: - Раныпе-то такой шашлык только баи едали… А нынче и мы вон как зажили! Сидим в чайхане и уплетаем шашлык, будто купцы какие-нибудь!
Он похлопал себя по животу, хохотнул довольно, и Аликул, прижав руку к сердцу, низко поклонился гостям:
- Для народа я рад постараться!
Через несколько дней Аликула назначили заведующим колхозным складом. У Аликула разгорелись глаза: здесь было чем поживиться! Не утерпев, он сразу же наложил свою лапу на чужое добро. Со склада на сторону потекло колхозное зерно, заметно начали уменьшаться запасы удобрений, зато, в полном соответствии с законом о сохранении вещества, в кишлаке рядом с неказистым строеньицем, где пока ютился Аликул, рос не по дням, а по часам добротный дом, на который заведующий складом поглядывал гордо, самодовольно.
Вдруг среди ясного неба грянул гром: колхозники, которым нужен был умный, дальновидный, рачительный хозяин, отказали в доверии поклоннику аликуловских угощений. У нового председателя оказался зоркий, придирчивый взгляд. Едва он обратил этот взгляд в сторону Аликуловой вотчины, как тот опять заболел…-На сей раз болезнь затянулась. Жена Аликула никого, кроме родственников и новообретенных приятелей, не пускала к больному, уверяя всех, что у него ужасно высокая температура, что он, бедный, не ест и не спит, а только бредит и стонет.
Температура у Аликула, судя по бюллетеням его жены, все поднималась и поднималась, так что уж давно должна была бы перевалить за пятьдесят. Недели через две, как раз в то время, когда ревизионная комиссия при проверке обнаружила на складе большую недостачу ячменя, пшеницы и удобрений, по кишлаку разнесся слух, что Аликул при смертиЛ Приятели Аликула развили бешеную деятельность. Одни ринулись в город «за лекарствами», другие с помощью красочных рассказов о болезни друга старались поселить в душах дехкан чувство сострадания, третьи неусыпно дежурили у постели умирающего; а сам умирающий, лежа в бреду, с благодарностью думал; «Не имей сто рублей, а имей сто друзей».
Когда к незадачливому завскладом заглянул новый председатель, Аликул встретил его стонами и вздохами, жена Аликула - вздохами и плачем. Председатель решил не трогать «больного». Колхозное правление ограничилось тем, что отобрало у Аликула, «в покрытие убытков», новый, почти достроенный дом и утвердило в должности заведующего складом другого колхозника.
Чудом спасшись от тюрьмы, Аликул, спустя пару месяцев, нашел в себе силы подняться с постели и, туго обвязав голову бельбохом из синего ситца, вышел на улицу. Несколько дней он бродил по кишлаку, скрючившись, как ветвь саксаула, кряхтя, охая, хватаясь то за бок, то за спину. И вдруг исчез из колхоза, как в воду канул. Иные говорили, что его упрятали-таки за решетку, иные предполагали, что Аликула переманил какой-нибудь маломощный колхоз, а друзья и родственники бывшего заведующего складом уверяли, что болезнь дала новую вспышку и жена увезла больного на родину, в Алтынсай.
На самом же деле Аликул, узнав, увидев и услышав все, что ему надо было узнать, увидеть и услышать, понял, что оставаться здесь нет больше расчета, и тайно, под покровом ночи, с горьким сожалением выехал из кишлака, переправился через Сыр-Дарью и предложил свои услуги колхозу, где его еще не знали.
Тут его приняли тоже с радостью: в то время колхозы Голодной степи нуждались в работниках любых профессий. К тому же и на новом месте у Аликула нашлись дружки.
Первые месяцы Аликул работал сторожем при колхозном правлении. Услужливый, расторопный, он, казалось, пришелся по душе председателю. Войдет председатель в кабинет, а на столе у него уже дымится кок-чай и чилим, подаренный опять- таки Аликулом, ждет своего хозяина. Едва раскроет председатель рот, чтобы попросить лошадей, а лошади тут нак тут. Не успеет он сообщить, что целый день был в поле, устал и проголодался, а уж Аликул ставит перед ним чашку с пловом: «Откушай, дорогой, это я сам готовил…»