Аликул в душе готов был торжествовать победу, но однажды председатель, успешно расправившись с аликуловским пловом, прищурил хитрые свои глаза, покачал в задумчивости головой и бросил, то ли насмешливо, то ли одобрительно:
- Прыток ты однако!
Затем извлек из объемистого кармана стареньких галифе небольшой потертый бумажний, достал деньги и, вручая их опешившему Аликулу, молвил с улыбкой, то ли насмешливой, то ли благодарной:
- Спасибо тебе, товарищ, и за чай, и за плов, и за чилим. Негоже мне быть у тебя в долгу. Вот тебе деньги, тут все точно подсчитано. Ты мне продавал, я у тебя покупал. Ты не в убытке, и у меня совесть чиста. Ты, верно, и сам понимаешь: самое главное для нас - жить с чистой совестью. А за заботу еще раз спасибо. Рахмат!
В эту ночь Аликул долго не мог уснуть…
Вскоре на помощь ему пришла чужая беда и, умело воспользовавшись этим счастливым для него случаем, Аликул сделал сразу несколько шагов на ухабистом пути к вожделенному благополучию.
За кишлаком, на берегу небольшого канала с быстрой, работящей водой, стояла колхозная мельница. Председателю понадобилась мука, намолотая на мельнице из его зерна. Аликул вызвался съездить за ней. Шел дождь, но сторожа это не смущало. Однако дождь незаметно превратился в ливень, и когда Аликул добрался до мельницы, на землю уже низвергался гигантский водопад. Аликул промок до нитки, одежда прилипла к телу и даже в сапоги, хотя он не сходил с арбы, набралась вода. Подъехав к пристройке, где жил мельник, Аликул спрыгнул в образовавшуюся у порога огромную лужу и постучался. Никто не откликнулся… Аликул злобно выругался и огляделся вокруг. Сквозь плотную стену дождя, как сквозь туман, он увидел невдалеке растерянно суетившегося человека. Разбрызгивая сапогами воду, Аликул решительно зашагал к каналу, а человек, бегавший, как угорелый, по берегу, заметив знакомую фигуру правленческого сторожа, всплеснул руками и бросился ему навстречу. Он весь дрожал, зубы у него стучали, губы тряслись. Аликул его с трудом понял:
- По… помоги, дорогой… В-выручи… Вода… Вода вышла из берегов! Я тут не…недавно… Я… я из города…
Это был мельник. Он, и правда, совсем недавно перебрался в колхоз из города, дело свое знал слабо, и неожиданное наводнение вогнало его в панику. Семеня рядом с Аликулом, мельник жаловался: /
- Н-ну ее к аллаху, эту мельницу! Ей, н-на- верно, тысяча.лет! В-ветер дунет - рассыплется. Вода поднапрет - колесо к черту!
Вода в это время и впрямь «поднаперла», и мельнице грозила опасность. С большим трудом удалось Аликулу перекрыть канал и отвести воду в другое русло. Мельник не помогал ему, а только мешал. Но, памятуя о возможных будущих благах, Аликул не жалел ни сил, ни здоровья: он словно знал, что старанья его не пропадут даром, что он из наводнения извлечет выгоду.
И он не ошибся. После этого случая Аликула назначили мельником, а мельника взяли в сторожа. Аликулу удалось погасить в глазах председателя насмешливые искорки недоверия. Теперь и прежняя его услужливость предстала как бы в новом свете: ведь она увенчалась трудовым «подвигом»! И никому в голову не приходило, что ядрышком этого «подвига» был трезвый расчет…
Щуку пустили в реку. Аликул принялся заведовать мельницей. Наученный горьким опытом, теперь он действовал осторожно. Он, как говорится, «горел на работе», «отдавал все силы», «проявлял инициативу», и заветная его кубышка пополнялась до поры до времени лишь честно заработанными рублями.
Жилось Аликулу на мельнице не худо. Вокруг буйно росли тополя, карагач, тал; вода в канале была темной от постоянной тени, которую бросали на нее высаженные по обоим берегам деревья. От воды веяло прохладой… Это был самый живописный уголок в окрестности, и в дни, свободные от работы, на владенья Аликула нисходил сладостный покой.
Но Аликул не желал довольствоваться малым. Уже через год он запустил руку в колхозные закрома. Правда, сделал он это так, что к нему поначалу трудно было придраться. Он завел при мельнице птицеферму, благо вдоволь тут было бесплатного корма - зерна и муки, которые сыпались при всяких перевозках, переносках и пе- ресыпках. Куры и утки, выращенные Аликулом, пользовались на базаре большим спросом; хозяйство нового мельника разрасталось. Вскоре Али-.кул вынужден был позаимствовать малую толику из того колхозного урожая, который сдавался ему для помола.
На этот раз председателя не снимали. Он был человеком решительным и сам прогнал Аликула.
Благоденствие Аликула оказалось недолговечней полевого мака. И опять пришлось все начинать сначала…
Теперь он задерживался в каждом новом колхозе на более долгое время, чем в предыдущем, и перевозил из колхоза в колхоз все больше вещей. Он уверенней держался на бурных волнах житейского моря. Неудачи лишь возвели в новую, высшую степень издавна присущие Аликулу изворотливость и осмотрительность. Потолкавшись среди народа, изучив в своих скитаниях жизнь и людей, он стал, как говорят русские, «тертым калачом». И желания и характер бывшего купчика остались прежними, но свойства, особенности его характера словно бы заострились: жизнь отточила их, как затачивают карандаш, чтоб он писал лучше, четче. Аликул был наблюдательным- стал еще наблюдательней, был скрытным- стал еще более скрытным, умел втираться в доверие, - а теперь «усовершенствовал» и это свое умение. И все трудней становилось распознавать истинные его цели и намерения.
Но вместе с житейским опытом пришла к Аликулу и старость. Был молодым, и вот поредела борода, окрасившись в какой-то серый цвет, сморщилось лицо и спина согнулась, отчего Аликул казался еще ниже ростом. Лишь походка^ осталась, как и в молодости, живой и быстрой, а сил в руках, пожалуй, даже прибавилось.
В один из очередных переездов Аликул потерял жену: она умерла ночью, на арбе, тоснливо глядя в раскинувшееся над дорогой небо, усыпанное, как цветами, голубыми звездами.
У Аликула из близких осталась только дочь. Все тепло, которое еще не ушло из его сердца, он отдал юной Назакатхон.
Назакатхон еще в детские годы обещала стать красавицей, а когда ей минуло четырнадцать лет, на нее начали засматриваться самые видные, знающие себе цену парни. Да и мужчины постарше дольше, чем дозволялось, задерживали взгляд на ее нежнокожем лице с румянцем во всю щеку, на черных с золотой искоркой глазах с длинными мягкими ресницами. Высокая, стройная, она кому угодно могла вскружить голову.
Аликул души не чаял в Назакатхон. Но чувства, вызревавшие в его душе, были какими-то искривленными, и любовь Аликула к дсэчери не приносила ей ни пользы, ни радости.
Самому Аликулу никак не удавалось вкусить от древа жизни сладчайших плодов, но он мечтал сорвать их для дочери. Пусть живет она в роскоши и достатке, пусть цветет, как садовая роза, на зависть и удивление окружающим! А потом… потом он выдаст ее замуж за солидного, влиятельного человека. И Назакатхон с мужем будут покоить его старость…
Назакатхон, из-за частых переездов учась урывнами, еле-еле дотянула до седьмого класса. Отец оберегал ее и от работы. Считая, что красота девушки стоит дороже знаний, ума и трудовой сноровки, Аликул, как купец над золотом, трясся над своей красавицей дочкой, боясь продешевить ее красоту. Если бы он мог, до поры, до времени он упрятал бы эту красоту в кубышку, где хранились у него деньги и драгоценности.
Покупая дочери сладости, украшая ее серьгами, браслетами и монистами, Аликул жадно высчитывал, насколько дороже становилась ее красота от украшений. Любуясь Назакатхон, он удовлетворенно думал: такую рад будет взять в свой дом достойнейший из достойных1
- Думай о своем будущем, дочка, - ласково наставлял он Назакатхон. - А будущее твое - в хорошем муже… Выйдешь за большого начальника, заживешь, как твоей душе угодно. Будет у тебя дом - полная чаша, самые дорогие наряды и тание украшения, каких ни у кого нет! Слушайся отца, доченька, он добра тебе хочет…