Недолюбливал бригадира только Гафур, но он умел скрывать свои чувства и мысли…
И теперь лицо Гафура, как и лица остальных дехкан, выражало озабоченное сочувствие, а в глубине души он откровенно злорадствовал: «Что, бригадир, не сладко приходится? Поделом тебе, старый придира!»
Гафур был из тех, кому хорошо только тогда, когда плохо другим…
Муратали обошел все звенья, взыскательно проверил работу хлопкоробов и двинулся к полевому стану: там находился учетчик, с которым надо было поговорить. Старик шел - и все спорил, спорил с самим собой… Сердце его винило дочь, а разум - оправдывал. Сердце оправдывало все его решения и поступки, а разум - не одобрял.
Не доходя до стана, Муратали остановился, и взгляд его невольно устремился в ту сторону, где рождался новый поселок. Он не хотел смотреть на поселок. Поселок не должен был интересовать старого Муратали. Но все-таки лицо его оказалось обращенным к новому кишлаку.
Муратали мысленно не мог не похвалить строителей. Споро работают! Еще недавно в степи белела одинокая палатка, и Муратали помнит день, когда возле нее появился высокий, кряжистый, как дуб, Уста Хазраткул. Теперь палатки нет. Где она когда-то стояла, выстроились новорожденные домики - ровненько, аккуратными рядами, словно пионеры на своих сборах, куда часто приглашали и Муратали порассказать новому поколению о тягостном прошлом. Даже отсюда видно, как приглядны эти дома: стены из кирпича, шиферные крыши, большие окна. В комнатах, должно быть, светло, как на улице, а зимний студеный ветер не отыщет ни щелочки, чтобы пробраться в теплое жилье. И от полов не дует, полы деревянные, их не надо устилать соломой. А домишко в Катартале вот-вот развалится… Летом в нем темно, а зимой холодно; ледяные вьюжные струи проворными змеями ползут в комнату из-под двери, из крохотных окон, из щелей в одряхлевшей крыше. Одно спасение - сандал. Надо бы сладить новый дом… Но он, Муратали, и ста- рый-то домишко не променяет на весь этот степной кишлак1 Дочку, понятно, тянет сюда. А Муратали привык к горам, он горный житель, он, словно вековое дерево, ушел корнями в катарталь- скую землю. Для него в Катартале все родное: каждый камень, каждая ветка, каждая трещинка в прокаленной солнцем земле; там все напоминает ему о пережитых горестях и радостях, о близких, которых он потерял… Жизнь в Катартале течет, не меняя своего русла, годы же у него такие, что поздно отказываться от привычного покоя. Муратали кажется: проснется он однажды, не увидит над собой зеленых ветвей урюка, и тогда случится беда… Он вот смотрит на новый кишлак, а перед глазами у него - урюковое дерево, краса и гордость Катартала, дерево, выхоженное самим Муратали, хранящее частичку его души. Михри этого не поймет: молода, легко- думна. И Айкиз не понимает старого Муратали. У них свой мир, у него - свой. И уж лучше бы отстали они от него, позволили бы ему дожить стариковский век тихо и беззаботно. Нет, все хотят думать не только за себя, но и за него, будто жизнь не одарила его^собственной мудростью. Керим и тот, вместо того чтобы принять его сторону и заслужить этим снисходительность будущего тестя, тоже при случае его агитирует. Это он и сбил с толку Михри, это он настраивает ее против родного отца! Вчера вот увез ее в Катартал; стыда у него нет! Молодежь нынче ни с кем не считается. Сами себе хозяева! Что хотят, то и творят. Много воли им дали, ой, много им дали воли.-
Но не успел Муратали подсчитать все грехи нынешней молодежи и в особенности Керима, как за плечом его вырос… сам Керим! Старик, занятый своими невеселыми мыслями, и не заметил, как тот подошел.
- Муратали-амаки, я к вам…
Муратали строго взглянул на юношу и ничего не ответил.
- Муратали-амаки, мне надо поговорить с вами.
- Что тебе? - неприветливо буркнул Муратали.
Керим покраснел, замялся… Больше всего ему хотелось сейчас или уйти, или провалиться сквозь землю. Но он был мужчина, а мужчине не подобало останавливаться на полпути. Он пришел к старому бригадиру с важным разговором, и следовало перебороть смущение, довести дело до конца.
- Вы не сердитесь на нас за вчерашнее, Муратали-амаки. Михри не успела бы переодеться… Я же кричал вам!
- Ты бросил работу лишь для того, чтобы повиниться перед брюзгливым стариком? Это можно было сделать в другое время. А можно было вовсе не делать… Кувшин уже разбит, поздно теперь каяться!
- Муратали-амаки! Я не только за этим… Я пришел поучиться у вас, посоветоваться… Ведь мы соседи, и оба - бригадиры. Верно, Муратали- амаки?
- Это ты ловко подметил, проницательный юноша, - без улыбки сказал Муратали.
Но Керим пропустил насмешку мимо ушей и так же сбивчиво продолжал:
- И потом… У нас на участке хлопок уже дал бутоны! Знаете, как мы этого добились, Муратали-амаки? Произвели подкормку одновременно с первой обработкой.
- Та-ак… - протянул Муратали, недобро прищурившись. - Ты, значит, пришел учить меня?
- Что вы, Муратали-амаки! Я просто хотел сказать, что такой уход за хлопчатником дает хорошие результаты. Это очень выгодно!
- Вот и держал бы свои секреты при себе! Не совал бы свой нос, куда не следует!
Керим не догадался, что Муратали сказал это только от злости и раздражения, и всерьез принялся растолковывать ему пользу обмена опытом:
- Как же так, Муратали-амаки!.. Мы должны помогать друг другу. Я расскажу вам о способе, ноторый применила наша бригада, а вы воспользуетесь нашим опытом и обгоните нас. Вы же лучший хлопкороб в колхозе! А, глядя вас, и мне захочется подтянуться. Так мы и будем равняться друг на друга, а колхоз будет богатеть! Трудно плыть без маяка, Муратали-амаки. А ведь сам себе маяком не. послужишь.
Муратали слушал Керима молча, и в душе его закипала слепая, упрямая ярость. Его раздражала и мальчишеская пылкость Керима, и мальчише- ски-поучительный тон. Парень, конечно, дело говорит… Но Муратали не позволит этому желторотому птенцу учить себя! Какой прыткий! Завел шашни с дочерью, а старика отца наставляет, как надо жить и работать. Муратали сам как-нибудь разберется! Обходился без молокососов-учителей, обойдется и впредь!..
Сдвинув жесткие, как щетина зубной щетки, брови, Муратали, еле сдерживая гнев, резко сказал:
- Послушай, уважаемый комсомольский бригадир, я старше тебя, я в сто раз больше тебя износил рубах! Когда я впервые взял в руки кетмень, тебя и на свете не было. А теленку, как говорит пословица, дальше хлева не уйти! Не тебе, щенку, учить старого Муратали! Я и старым способом выращу хлопка больше, чем ты новым. Возвращайся на свой участок, бригадир. Не заставляй бригаду ждать себя.
Неожиданно в разговор вмешалась Михри. Она работала неподалеку и слышала весь спор отца с Керимом. Выпрямившись и повернувшись к Муратали, девушка выкрикнула напряженным, полным слез голосом:
- За что вы с ним так, отец? Что он сделал вам? Он же с добром к вам пришел!..
- Помолчи, дочь! - прикрикнул на нее вконец разъяренный Муратали. - У меня и без того хватает советчиков! Ну, что ты стоишь, бригадир? Я сказал - ты слышал.
Но Керим был не из тех, кто унывает. Прежде чем уйти, он остановил долгий взгляд на Михри, но не в поисках поддержки, а чтобы ободрить ее этим взглядом: «Держись, Михри! Не падай духом! Я отступаю, но не сдаюсь». Так же безмолвно Михри ответила ему легким кивком согласия: «Не волнуйся за меня, Керим. Отец упрям, но неизвестно, кто кого переупрямит. Мое-то звено последует примеру твоей бригады. И все будет так, как мы захотим!»
Муратали, даже не попрощавшись с Керимом, зашагал на полевой стан. Тут его нагнал незнакомый человек, длинный и тощий, в больших очках с толстыми стеклами.
- Мне сказали, что ты - бригадир Муратали, - произнес длинный и вопросительно, но без особого любопытства уставился на старого хлопкороба.
- Верно сказали… Я Муратали. А ты сам кто такой?
- Я из газеты. Из вашей, из районной газеты. Ты, верно, не раз встречал мою подпись: Юсуфий. Псевдоним - Уткыр,