Один из слуг, не задумываясь, направил на нее своего коня. Какая-то простолюдинка на пути князя – величайшее оскорбление для столь высокой особы!
Женщина не упала на колени, не рванулась в сторону, не закричала, – выпрямившись во весь рост, она бросилась вперед и схватила коня за повод. Перед взорами мужчин мелькнуло ее порозовевшее лицо, упавшая на белый лоб прядь смоляных волос, пылающий взор черных как ночь глаз и чуть приоткрытые алые губы. Эта картина так поразила князя, что он остановился.
Чудом избежавшая смертельной опасности женщина отступила на несколько шагов и поклонилась подобающим случаю образом. Теперь князь видел белую шею и аккуратно свернутый узел волос.
– Кто вы? – властно спросил князь Сабуро. Женщина назвала себя и прибавила:
– Я служу в чайном домике. Не желает ли высочайший господин выпить чаю?
Князь усмехнулся – он был поражен во второй раз. Вести себя в каждый миг жизни так бесстрашно и открыто, будто ты стоишь на пороге смерти, – об этом много говорилось, но никто не ждал ничего подобного от женщины!
Хозяин чайного домика трясся от страха, женщина, напротив, держалась совершенно спокойно. Она кивала с веселой улыбкой и очень толково ответила на вопрос, кто она и как сюда попала.
– Думается, ты будешь полезна в замке, – как бы между делом обронил князь, и судьба Кэйко была решена.
Князь Сабуро жил на широкую ногу, и в замке было много женщин: жены, наложницы, служанки.
Кэйко обладала даром чувствовать себя свободно в любой обстановке и быстро нашла свое место. Она вовсе не стремилась стать первой и лучшей, да и вряд ли это было возможно среди юных и прекрасных женщин. Зато она умела наблюдать. Кэйко держалась незаметно и с тайным внутренним нетерпением ждала своего часа. Она знала: рано или поздно Сабуро вспомнит о ней. И однажды это действительно случилось.
Кэйко вызвали в покои князя; у нее не оставалось времени переодеться или причесаться по-другому, и она пошла в чем была – в украшенном крупными вьюнками голубом кимоно, с серебряным шнуром в низко подвязанных волосах.
Князь Сабуро недавно влез в воду – Кэйко видела только его голову над краем офуро: черные волосы, мощную шею и лоснящееся от влаги лицо. Влажный воздух насыщали ароматы благовоний, отчего было тяжело дышать.
– Иди сюда! – позвал князь. – И лучше разденься, а то намокнешь!
Он произнес это ленивым тоном и в то же время – решительно, с сознанием собственной власти.
А Кэйко не могла размышлять ни о чем, кроме того, как его убить, потому, почти не понимая, что делает, освободилась от одежды и грациозно перешагнула через нее. Кинжал остался в рукаве[41], значит, придется воспользоваться мечом. Меч мужчина, как водится, оставил на полу, у края офуро.
Князь жадно смотрел на обласканное золотым светом тело женщины, движения которого были полны непринужденного изящества, и потому не видел мрачного, упрямого лица, лихорадочно блестящих глаз, плотно сжатых губ.
Кэйко знала: нужно действовать быстро. Если она поднимет меч и не ударит в следующую секунду, ее тут же настигнет смерть: ни один самурай не допустит того, чтоб чужой человек безнаказанно прикоснулся к его оружию! Как быть?!
Она так легко убила господина Модзи именно потому, что не собиралась этого делать, здесь же было другое… Желание сердца не подчинялось расчетам – она колебалась, ею владел страх и правила совесть.
– Иди же! – нетерпеливо повторил князь Сабуро. Кэйко приблизилась к офуро, и он тотчас схватил ее жадными руками за грудь. Он заставил ее влезть в воду, грубо прижал к себе и изготовился овладеть ею.
Внезапно глаза женщины словно подернулись поволокой, ей стало трудно дышать, и в следующую секунду из носа хлынула кровь. Кэйко быстро поднесла ладони к лицу, и руки мгновенно окрасились алым. Тонкие кровавые ручейки текли между пальцами и исчезали в блестящей темной воде… Хотя, прожив столько лет в «ивовом квартале», она прошла хорошую школу самообладания, этого было недостаточно для того, чтобы справиться с произошедшим. Выбравшись из ванны, Кэйко со стоном опустилась на пол, уже не думая о князе Сабуро, а он громко кричал на нее, в гневе расплескивая воду.
Разумеется, после того случая князь не звал ее к себе. Впрочем, Кэйко не выгнали из замка, и она жила, затерявшись в толпе женщин. Время шло, а Акира не возвращался, и она не понимала, в чем причина его задержки. Спросить было не у кого, и Кэйко изнывала от отчаяния, не зная, что делать, с кем посоветоваться, у кого искать защиты от грядущей беды.
ГЛАВА 8
Жизнь человека мнится длиной,
а никто не ведает завтрашнего дня,
Посчитаешь короткой,
а уж вечер приносит неожиданности.
Потому и сказано:
«Вселенная лишь временное обиталище всего сущего,
Дни и ночи – скитальцы по сотне веков,
а бренный мир – сновидение».
В начале следующего месяца тридцатилетний князь Аракава Сабуро праздновал свадьбу с четырнадцатилетней Амакуса Юмико. Она происходила из княжеского рода и жила в соседней провинции: таким образом, Аракава приобретал союзников в предстоящей войне с собственным братом. Юмико должна была стать третьей и самой младшей по возрасту женой господина.
В тот день с самого утра мужчины и женщины готовили к пиршеству зал для приема гостей и примыкавший к нему внутренний двор: расстилали циновки, расставляли ширмы из промасленной бумаги. Было приготовлено множество кушаний: и лапша с приправами – дзони, и суп из соевых бобов – мисо, и овощи, и рыба. На свадьбу съехалось множество гостей.
Юная невеста была прелестна: нежный цвет лица, густые длинные ресницы, округлые щеки, ровные мелкие зубы и ручки маленькие, как у ребенка. Когда появилась свадебная процессия, все присутствовавшие вытянули шеи, пытаясь разглядеть князя и Юмико. Кэйко, стоявшая в толпе челяди, как всегда, думала о своем сыне, и эти думы были столь пронзительны и тревожны, что ей чудилось, будто в ее живую плоть врезается острый нож.
Она смотрела на пожилых самураев, застывших и молчаливых, со следами неотвратимости судьбы на челе, и на юношей с горящими глазами, с отблесками детских улыбок на серьезных лицах. Чего бы ни дали первые – свое теперешнее хладнокровие, самообладание, мудрость – за тот юношеский пыл, за возвышенные мечты, за бесшабашные надежды, за непередаваемое состояние души, за горячность сердца, за невидимые крылья за спиной!
Вдруг Кэйко увидела сына – Кэйтаро стоял среди молодых воинов, замкнутый, хмурый, с печатью суровости на лице, сейчас почти граничившей с жестокостью. У него в руках был лук. Женщина догадалась: стоит свадебной процессии поравняться с Кэйтаро, как он вскинет лук и… Кэйко прочитала это на его лице, и безумная радость сменилась безумной тревогой. В этот миг она поняла, что следует делать, вернее, не поняла, а скорее почувствовала сердцем.
Никто не знал, чего ей это стоило – сорваться с места, незаметно пройти сквозь толпу и приблизиться к процессии.
– Стойте! – закричала она пронзительно и звонко, стремясь опередить стрелу, которая вот-вот сорвется с тетивы, и ее вопль отозвался где-то там, в высоком бледно-голубом небе, подернутом сеткой белесоватых облачков.
Князь повернул голову и сделал какой-то знак: процессия – море лиц, океан глаз, множество играющих на солнце ярких нарядов, – похожая на гигантскую змею, чья чешуйчатая кожа переливалась и блестела в лучах дневного света, дрогнула и резко замедлила движение.
– Стойте! – повторила Кэйко и прибавила: – Вас хотят убить! – И, резко вытянув руку, показала: – Там!
Взоры охраны заметались, как молнии, многие люди замерли в растерянности, не зная, что делать, кто-то кинулся к ней, но она успела: ринувшись вперед в своем исступленном отчаянии, не по-женски сильно и ловко метнула кинжал. Расстояние было совсем небольшим, и оружие вошло в шею почти по рукоятку. Князь Сабуро упал. Руки его невесты Юмико в ярких рукавах праздничного кимоно взметнулись, как крылья. Она закрыла лицо; над изумленной толпой пронесся ее испуганный пронзительный крик.
41
Рукава кимоно сшивались особым образом – в них оставался мешок, наподобие внутреннего кармана.