– Ах так! – гневно воскликнула девушка, и ее темные глаза полыхнули огнем.
С этими словами она повернулась и скрылась в зарослях, оставив ошеломленного Акиру посреди вновь возникшей пустоты. Он только слышал, как стучат по дорожке ее высокие гэта.
Нагасава вернулся через неделю – ездил по делам в Киото. Даже за такой короткий срок дома накопилось много дел. Сразу пришлось во что-то вникать, отдавать распоряжения, между тем как единственное, о чем он мечтал все это время, – войти в маленький флигель, где обитала Кэйко, и овладеть ею – жадно и страстно, без всяких церемоний и подготовительных речей.
Он давно прослышал о богатом купце Хаяси – у того было девять дочерей, все здоровые и красивые. В этой семье не умер ни один ребенок, на свет ни разу не появлялись дети с врожденными уродствами. Приехав в Киото, Нагасава явился в дом Хаяси поговорить о своем предложении. Как и следовало ожидать, купец охотно согласился отдать одну из дочерей в наложницы самому даймё. Были назначены смотрины. Нагасава приготовил для девушек подарки. Сестры вошли с поклонами и улыбками, тайком переглядывались и перешептывались, их глаза сверкали любопытством и страхом. И только одна стояла и смотрела на всю эту суету без тени улыбки – не то чтобы оценивающе, а с каким-то особым пониманием. Это и была Кэйко, и он сразу почувствовал, что выберет именно ее. Они с Хаяси заключили соглашение, и Нагасава привез девушку в свой замок. Он брал Кэйко с одной целью – чтобы она осчастливила его наследником, но все получилось совсем не так, как он ожидал. Такова жизнь: то, что сегодня кажется единственно верным, завтра подвергается сомнениям. Прошло немного времени, и Нагасава понял, что покорен. То были последние вишни, какие он был способен вкусить в своей осени!
Нагасава обещал жене со временем отослать наложницу обратно. А теперь он охотнее отослал бы куда-нибудь саму Тиэко-сан! Но это было невозможно: она много лет стерегла его дом, распоряжалась прислугой и заслужила несравненно больше, чем быть безнадежно отвергнутой и безвинно униженной на старости лет.
Если б Тиэко исчезла, он женился бы на Кэйко, наплодил бы детей и устроил долгожданное счастье. Но жена не собиралась ни уезжать, ни умирать, и Нагасава знал: если он не будет осторожен, не поздоровится именно молоденькой наложнице.
ГЛАВА 3
Когда она меня спросила:
«Не жемчуг ли сверкает на траве?» —
Тогда в ответ сказать бы сразу мне,
Что это лишь роса, —
И с той росой исчезнуть…
Акира много думал о том, почему бросил в лицо девушки такие слова – заявил, что ее предназначение – родить ребенка для господина Нагасавы и что после ее отошлют обратно к отцу. Собственно, он не имел никакого права это говорить и ничуть не удивился бы, если б Кэйко пожаловалась на него своему повелителю.
Так или иначе, после того разговора его стремление умереть угасло, как угасло отчаяние. Он вернулся домой к безумно обрадованной матери и продолжал жить так, будто не беседовал ни с каким Сёкэем и не узнал страшной тайны. Однажды, как бы невзначай, Акира спросил приемную мать о своих настоящих родителях. Но женщина не могла сказать ничего, кроме того, что семейство Ясуми было много знатней и богаче Отомо и они никогда не общались. Тот заговор обернулся большой трагедией для многочисленного клана Ясуми: его члены были либо убиты самураями Нагасавы, либо бежали, либо совершили сэппуку…
Акира часто думал о Кэйко. Что за девушка! Складки одежды – как у статуи богини солнца Аматэрасу в синтоистском храме, розовые, как лепестки цветов, ладони, дугообразные брови, мягкие, плавные линии тела… Ему хотелось увидеть ее снова, поговорить с нею, узнать, чем она живет. Незаметно для себя Акира перестал думать о девушке как о «купчихе» – презрительно и со снисхождением. Какая разница, чья дочь Кэйко, самурая или купца; главное, она была красива и необычна, совсем непохожа на тех женщин, каких он прежде видел и знал.
Однажды, когда он уже лег спать и, по обыкновению, предавался мечтам, Отомо-сан вбежала в комнату с криком:
– Вставай, Акира! Пожар! Прибегал Окада-сан, он велел тебе идти к дому Кавакиты.
Пожары случались довольно часто и были настоящим бедствием: нередко огонь, перекидываясь с одного деревянного строения на другое, уничтожал целые кварталы. Потому Акира вскочил, не теряя времени, облачился в бывшее в арсенале каждого самурая асбестовое хаори[10], быстро вывел за ворота коня и поскакал по улочкам призамкового городка.
Ветер усиливался – это было плохо, так как огонь мог распространиться быстрее, чем способны работать человеческие руки, и накрыть долину огненной волной. С такого расстояния отсветы пожара выглядели странно – казалось, звезды постепенно растекаются в полосы; свет лился повсюду и ниоткуда, небо искрилось, словно переливаясь медными облаками. Это было ослепительно красиво, но Акира чувствовал удушливый запах гари, ветер нес ему в лицо волны дыма, и юноша ощущал, как в душе нарастает тревога.
В зыбком мареве молниеносно передвигались люди. Они то вырывались из мрака, то исчезали в нем, временами слышались крики, но не беспорядочные, паники не было.
Разумеется, господин Нагасава был тут, в гуще событий. Акира ничуть не удивился, когда перед ним внезапно мелькнуло его сосредоточенное лицо со сжатыми губами и пылающим взором. Молодого человека всегда поражало непоколебимое хладнокровие, невозмутимость господина, его искусство стратегии, великолепно сочетавшееся с интуицией – даром высших сил. В глазах неискушенного Акиры Нагасава был воин и мыслитель – и это божественное сочетание делало его поистине неуязвимым как для внешних, так и для внутренних бед.
Выхватив взглядом фигуру верхового, Нагасава крикнул:
– Скачи в замок! Скажи Тиэко-сан, что пока угрозы нет, но пусть Ито держит людей наготове… – Он продолжал говорить, а потом, внезапно узнав Акиру, прибавил несколько иным тоном, как-то по домашнему, доверительно, спокойно: – Оставайся там: в случае чего поможешь моим людям…
И тут же резко повернулся, в мгновение ока позабыв о молодом человеке, и исчез в дыму.
Пока Акира ехал, взошла луна, она посеребрила крыши домов, и тонкие струи дыма, которые он еще мог видеть, тоже казались серебряными. Постепенно звуки отдалялись, стихали; возвышавшийся над округой замок представлялся огромной, неприступной громадой, глыбой мрака.
Однако и там кипела работа: Тиэко-сан и служанки грели воду, варили еду для самураев Нагасавы, слуги выводили во двор лошадей. Акира передал управляющему Ито слова господина и остановился в растерянности, не зная, что делать.
Он решил проверить, не остался ли кто в дальних помещениях замка, и, не замеченный никем, поспешил туда. Словно чья-то рука увлекла его в эту ароматную, чуть влажную тьму, подальше от суеты и человеческих голосов.
А потом он услышал… да, тихую песню, усыпляюще медленную, однообразную, точно звон горного ручья. И пошел на звук, бессознательно следя за плывущими по стенам неясными тенями, молчаливо танцующими загадочный призрачный танец.
Он вошел в комнату… О, какой живописной показалась ему эта картина – словно вспышка неземного света в беззвездной ночи! Одуряющий запах благовоний, клубы теплого пара, наполненная горячей водой офуро[11], а в ней… с самоуверенностью богини расположившаяся Кэйко! Акира сделал шаг вперед и, поскользнувшись, чуть не упал – девушка беспечно расплескала воду.
Заметила ли его Кэйко? Он не знал и жадно впитывал взглядом то, что предстало его глазам. В ее красоте было что-то до боли волнующее, земное и в то же время неприступное. Она казалась недосягаемой и вместе с тем словно предлагала себя. Ее глаза ярко чернели на блестящем от влаги лице, полушария грудей выступали из воды – и соски напоминали бутоны роз.
Акира словно прирос к полу, не в силах отогнать надвигающиеся на него грозные мечты. В его груди разгорался пожар куда более сильный и страшный, чем тот, что сейчас бушевал в городе.
Вдруг Кэйко быстрым движением перебросила на грудь длинные пряди мокрых черных волос и резко оборвала песню. Акира понял, что она его увидела.