Переночевав опять на бугре в камнях, Костя уходит все дальше и дальше на запад, ориентируясь по солнцу.
Солнце, чуть поднявшись над горизонтом, уже палит, будто утра с его прохладой и не было совсем.
Одежда Кости мокра от пота, по лицу стекают едкие ручьи. Лопаются и болят сухие от жажды губы. Больно горит лицо. Глубже пошли балки, дышащие жаркой горечью полыни. Круче стали кряжистые, осыпающиеся склоны — прямо мука карабкаться да падать!
И на вершинах холмов и в балках чаще попадаются огромные груды серых камней.
«Наверное, развалины аулов крымских татар», думает Костя, а воображение уже развертывает становища, гулкий топот табунов, костры кочевников.
Костя идет, осторожно выглядывая за перевал. В этой местности должны стоять части противника.
К вечеру он выходит к глубокой долине, ровной и покатой, как гигантская чаша. Внизу пламенеет ставок, поблескивает белая сыпь солончаков. В тихом и теплом воздухе слышится перекатное блеяние овец. Огромная отара грязно-серым потоком стремится к ставку.
Костя сбегает к воде, облизывая спекшиеся губы. Навстречу с воем бросаются мохнатые злобные псы. Костя останавливается, ища палки или камней. Шагнув из тени низкорослой вербы, строго кричит старик. Псы, оглядываясь и рыча, неохотно возвращаются, ложатся около старика, шумно дышат, высунув алые языки. Костя несмело подходит. Чабан[2] стоит, опершись руками на гирлыгу[3], словно изваяние. С коричневого его лица мягко синеют глаза.
- Добрый вечер, отец!
- Христос с тобой, сын! — добродушно отзывается чабан.
- Нет ли куска хлеба, отец? — просит Костя и замечает мелькнувшее в чистых глазах старика сочувствие.
Чабан идет, мягко ступая постолами[4] по траве и засохшей глине. Костя с любопытством разглядывает его вышитую белую рубаху под ветхим пиджаком.
- Не русский, отец?
- Нет, я молдаванин.
- Молдаванин?
- Да! Идем до ставочка! Будем вечерять!
Они подходят и рассаживаются на серых плитах плотины. Чабан бережно разрезает на кусочки сало, хлеб. Костя жадно следит за его руками, глотая голодную слюну, рассказывает привычное уже: нет работы, потерял родичей.
- Кушай!
И Костя ест, сдерживаясь, беря куски лишь после старика. Потом пьет прямо из ставка мутную, в мошках и в лягушечьем шелку воду, от которой ни свежести, ни прохлады.
- Как лучше пройти в Феодосию, отец?
- Дорога вот, за горой, через Качаны, — говорит чабан и, помолчав, продолжает: — А итти лучше балками к морю, а там по берегу. В Качанах войска видимо-невидимо. Казаки.
«Начинается!..» думает Костя.
- Ну, спасибо, отец! Далеко до Феодосии?
- Верст сорок.
- Спасибо, спасибо, отец!
Опасливо косясь на рычащих собак, Костя уходит от ставка, оглядывается с подъема. Опершись на гирлыгу, камнем стоит чабан, блеют овцы, лиловый и прозрачный сумрак легко ложится на долину.
Селение Качаны раскидано на просторном отлогом склоне. От простора, от пылающего увяданья зари на Костю веет жутью.
«Может, действительно, балками обойти? — мелькает у него мысль. — Нет! Надо пойти!»
Он заставляет себя итти и чувствует, что именно заставляет, хотя и страшно, и все существо его хочет избежать новой опасности.
Облако пыли встает за селением.
«Наверное, стадо!» думает Костя.
Но пыль, клубясь, выходит за селение, стелется над дорогой.
«Уходят! Войска».
Он взбегает на кремнистую каменную горушку. Качаны в километре расстояния лежат, словно на ладони. По широкой улице чернеет, стоя в строю, конница. Подразделения заходят справа, вытягиваясь в колонну. Голова колонны вздымает красноватую пыль уже далеко за селением.
Настороженное ухо Кости ловит звуки марша.
«Уходят! Уходят! — твердит Костя, крупно шагая. — Но почему к ночи? Хотя понятно, скрыть движение!»
Падают быстрые южные сумерки, когда он торопливо, запыхавшись, входит в селение.
С другого конца шоссе слышится дробный гул колес.
«Это артиллерия, — волнуется Костя. — Куда же они пошли?»
Гул с шоссе не умолкает.
«Обозы пошли. Но куда же это? Если бы десант на Кубань, то в другую сторону надо! Тогда на Перекоп. Значит - наступление!.. — тревожно раздумывает он. — Но тогда мне надо итти под Джанкой! Посмотрю, какие еще части пошли!»
Качаны словно вымерли. Ворота все закрыты. Ни в одной хате не светится огонька. За заборами яростно рычат, мечутся, провожая Костю, псы.