Кельм содрогнулся от удара. Удар пришёлся по руке, но ток сотряс всё тело. Белая короткая дубинка в руке, обтянутой чёрной перчаткой. Тупой взгляд вангала.
– А между тем не все ваши такие же упёртые идиоты, – продолжал Линн, – с некоторыми вполне можно договориться. Например, ваш товарищ Вен – он ведь, кажется, твой брат? Так вот, он оказался намного умнее.
С мозга почти спала сонная пелена. На какое-то время Кельм проснулся и соображал – видимо, от ярости – ясно и чётко.
Вен сидел у стола, без наручников, не в пижаме, а в цивильном – какие-то брюки, пуловер. Лицо чистое, без всяких следов насилия. Оттопыренные, почти прозрачные уши. Мыш. Летучий мыш. Вот только на Кельма он не смотрел. Смотрел в сторону.
Ещё за столом сидел какой-то дараец в незнакомой зелёной форме, пепельные волосы длинноваты для военного и зачёсаны назад. Линн. Два охранника.
Кельма оставили стоять – неглупо, иначе он быстрее начал бы засыпать. Выглядел он страшненько, рваная пижама болталась на похудевшем теле, лицо чёрно-жёлтое от синяков, разбиты губы и скула, руки и ногти тоже в крови. Волосы мокрые и уже не чёрные, сильно прорежены сединой. Глаза запали и почернели от бессонницы.
Но соображал он сейчас хорошо. И стесняться ему было нечего.
– Мыш, – спросил он, – это что… правда?
– Да, – тихим, незнакомым голосом ответил Вен, – слышь, Кель, сдавайся. Не надо. Не мучайся.
Кельм с удивлением понял, что не злится на Вена. Наоборот. Было бы лучше, если бы Вен лежал на столе, и его бы резали? А так хоть кто-то в безопасности. Кажется, я совсем свихнулся, подумал он. Ведь он же теперь будет дейтринов убивать. Наших.
– Ты же наших убивать будешь, – сказал он. Вен заговорил быстро, шелестящим голосом. Не глядя на него.
– Я хочу жить… просто жить, ничего больше. Когда меня брали в квенсен, то не спрашивали… Я не герой. Я не могу так. Я просто человек, и хочу жить… и это правильно, Кель… только такой выбор. Я хочу жить, музыку делать, девчонок любить…
– Ты знаешь, что они сделали с Лени?
Им никто не мешал разговаривать. Дарайцы молчали, с интересом слушая содержательную беседу. Кельма слушатели тоже не смущали.
– Н-нет.
– Они… – Кельм замолчал. Он обнаружил, что не может выговорить этого. То, что он видел, было слишком кошмарно для передачи словами. Зато ненависть колыхнулась внутри.
– Другие тоже хотят жить, Вен. Весь Дейтрос хочет жить. Какое же ты дерьмо…
– Да, я дерьмо, – согласился бывший брат по сену, – я не герой, как ты. Или как Лени. Я обыкновенный человек.
– Ты не человек. Как и они не люди.
– Тут всё зависит от точки зрения… Они люди, Кель. Нормальные люди. Которые хотят нормально есть, пить, спать, жить… Которые не борются за идеи, не лезут в герои. Нам всегда говорили, что это ненормально, заставляли подавлять простые человеческие желания… а что в этом ненормального… может, это из нас делали психов?
– Да… – тихо сказал Кельм, – я тоже хочу спать. Ты даже не представляешь, как.
В этот момент он поднял голову и встретил взгляд пепельноволосого дарайца. Очень внимательный, цепкий взгляд. Что у него за знаки различия? По званию, вроде бы, вир-гарт – довольно высокое звание, вроде нашего стаффина. Но знак рода войск был Кельму незнаком. Учиться надо было лучше… По выражению лица дарайца понять было ничего нельзя, но почему-то Кельм почувствовал себе увереннее.
– Тебе нет оправдания, – сказал он, – и не будет. Ты предатель.
(Гаснущий, на грани небытия, взгляд Лени… шевелятся окровавленные распухшие губы: предатель.)
– А ты дурак, – ответил Вен. Знакомая ярость накатила волной, прежде, чем кто-либо успел отреагировать, Кельм оказался рядом с бывшим братом, резко ударил по шее, Вен не успел заблокироваться и сразу повалился, но Кельм уже упал, дёргаясь под ударами тока, пропущенного через ошейник, вангалы начали методично лупить его дубинками, пока Линн знаком не прекратил избиение.
Обоих дейтринов вывели из кабинета. Линн повернулся к пепельноволосому.
– Вы всё ещё хотите с ним работать, Гелан? Может, вам хватит и этого музыканта?
– По-моему, он небезнадёжен, – спокойно ответил вир-гарт, – кстати, я бы посмотрел и девочку.
– Девочку… ну посмотрите. Но вообще я планировал списывать обоих. Один перевербованный из трёх – это уже много, вам не кажется?
– Да, обычно вы и таких результатов не даёте, – согласился Гелан. – Линн, мне нужны дейтрины. Наши дети с каждым поколением всё тупее. Они воспроизводят то, чем их пичкают с экрана, – и это не стреляет.
– А кому сейчас легко? – усмехнулся Линн. – Чем дальше, вир-гарт, тем будет сложнее их вербовать. Жизнь в Дейтросе налаживается. Лет через пятьдесят соблазнять их разницей в уровне жизни станет сложно. Я всегда говорил, что работа с пленными малоперспективна. Надо брать колеблющихся прямо в Дейтросе… конечно, это работа агентурная, сложная…
– Вот только колеблющиеся редко становятся полноценными гэйнами и редко могут эффективно работать. А если – то их тоже хватает ненадолго. Не оправдывайтесь, Линн. Вы не умеете работать с пленными. Быстро начинаете их калечить, а потом списываете. Посмотрите на этого парня – это же халтура. Психологи! Депривация и боль. Так и у них в Версе умеют. У дейтрина шкура дублёная с детства, ваши дубинки ему перетерпеть несложно.
– Вы учите меня работать, вир-гарт?
– А вы не обижайтесь, Линн. Я с гэйнами работаю давно. Да, я не психолог. Но послушайте же мнение простого здравого человека, который всё-таки в курсе дела. Природа гэйна – странная штука. Я не против того, чтобы поднажать на них. Но сломанный человек долго работать не сможет. Если вообще будет.
– А не сломанный к вам и не пойдёт. Повторяю, вы не представляете механизмов психологической ломки, и не надо учить бабу рожать.
Пепельноволосый вздохнул.
– Ладно, делайте как считаете нужным. Ломайте, применяйте радикальную хирургию. Только прошу вас об одном – не списывайте так быстро. Можно ведь подержать какое-то время, не объедят они вас? Мне нужны ещё и эти двое. Парень – во всяком случае. Он, по-моему, почти готов. И вы обещали ещё показать мне девочку.
– Вы уверены, Гелан, что хотите? К ней применяют другую методику.
– Линн, вы считаете, что я не в курсе ваших методов? Или, может быть, что у меня нервы сдадут?
Кельму дали выспаться. Дали чаю и какой-то каши. Принесли даже свежую одежду – от него давно уже невыносимо воняло. Теперь, когда в голове прояснилось, на душе стало особенно плохо. Все страшные события последних недель – Лени, Вилна, пытки (ещё, как он понимал, умеренные, худшее ждало впереди), предательство Вена – всё спрессовалось в ком из раскалённого железа, который жёг и мучил его изнутри.
Если дорши ставили цель доказать ему, что он – полное дерьмо, все его убеждения и вера – фанатическое безумие, что он виноват во всём на свете, начиная с самого существования Дейтроса, и даже сам Дейтрос существовать не имеет права – если они ставили такую цель, то они её добились.
Нет такой вещи, которая оправдывала бы то, что пришлось перенести Лени.
И он был в этом виноват.
Может быть, горько усмехнулся Кельм, и правда – согласиться… как Вен. Интересно, получится ли у него создать хоть один образ… реальный, работающий образ? Неважно. Это уж их дело.
Он знал, что не согласится. Ему просто не хотелось делать этого. Как и вообще ничего – ему хотелось умереть, и как можно скорее. Он сел на пол, обхватил руками голову. Попробовал вспомнить молитвы. «Радуйся, Мария, благодати полная…» Господи, попросил он искренне, может, уже хватит? Хоть в ад, только – подальше отсюда… а что здесь такое, как не ад, и может ли где-то быть ещё хуже?
Дверь открылась. На пороге стоял охранник.
– На выход.
Их долго везли на вертолёте. Лени лежала на полу, вдоль прохода. На носилках. Смотрела на него. Временами закрывала глаза. Ничего там не осталось от прежней Лени, талантливой девочки, красивой – как статуэтка из серебра. Кельм смотрел на страшненькое существо с огромными глазами в тёмных проваленных глазницах, с клеевыми повязками на челюсти, на шее. Ей наложили повязки на раны. Самым страшным казалось то, что волосы Лени стали совершенно белыми и редкими. Роскошная тёмная грива исчезла, словно её сбрили, а в лысый неровный череп натыкали редких светлых кустиков. Кельм переводил взгляд на её руки. Тело было милосердно скрыто жёлтой пижамой, на ногах – тапки. Пальцы казались паучьими лапами, все косточки торчали наружу. Нескольких фаланг не было. Ногти – там, где они сохранились – совершенно синие. Кельму хотелось плакать, но он не знал, как это делается. Ничего он не чувствовал, кроме жалости и ужаса. Разговаривать им запрещали.