Арсений удивленно смотрел на Вилену, словно видел ее с какой-то новой стороны.
– Ты играла просто чудесно, – вытирая платочком глаза, сказала Анна Андреевна.
– Не знаю, – глядя в пол, сказал Арсений. – Лингвисты, кибернетические машины, уловят ли они в чужой музыке то, что передано на земном инструменте?
Восторженная Авеноль расцеловала сестру.
– Во всяком случае, это любопытно, – сказал профессор Ланской. – Ко мне уже обращался профессор Шилов с просьбой подумать о методах перевода. – И пошутил: – Признаться, я не предвидел, что мне придется расшифровывать игру собственной дочери.
– Не совсем так, – не понял его Арсений. – Игра – восприятие эмоциональное. Требуется – логическое. Порывался прийти к вам в Кибернетический центр. Неудобно заставлять вас еще и дома…
Юлий Сергеевич рассмеялся:
– Можно подумать, что вы о делах вспоминаете только на работе!
– Не знаю, не знаю, – вмешалась бабушка. – В наше время, конечно, тоже спорили о чужепланетных мирах, но… я только «баба» и всю жизнь играла «баб», показывала их любовь, ненависть, горе. Ваших «соловьистых разумян» сыграть не берусь.
– Бабушка, а если бы надо было показать на сцене, как кружат голову разумному головоногому осьминогу? – озорно спросила Авеноль.
– Молчи ты, стрекозунья! – отмахнулась бабушка. – В древности до шестнадцати лет рассуждать не полагалось.
– А я слушала Вилену и представляла себе любовные песни осьминогов.
Уходя, Ратов шепнул Вилене:
– Спасибо… – и добавил, смущаясь: – родная.
Вилена, удивленно вскинув брови, проницательно взглянула на него, а потом долго, не прикрывая входную дверь, смотрела ему вслед. Она не подозревала, что у Арсения это слово было самым ласковым.
На следующий день Арсения в Кибернетическом центре профессор Ланской познакомил с лингвистом Каспаряном, которому поручалось исследование записи.