– Владимир Лаврентьевич, да она смотрит, как живая!
– Она и должна жить, Наточка.
– Взгляд мутный, – отметил Лебедев.
– Пульс учащается, – доложила Наташа. – Дыхание двадцать.
Грудь у лаборантки порывисто вздымалась, словно опыт происходил с нею.
– Живет! Живет! – радостно воскликнула она.
– Будто сама просыпаюсь, – как зачарованная произнесла и Вилена.
– Покуда еще мы вас не усыпили, – проворчал академик.
– Проснулась! Как я рада за вас, Владимир Лаврентьевич! И за вас, Вилена Юльевна! Только… – начала было Наташа и замолчала.
– Надобно скорее ее освободить, – распорядился академик. – Эка опутана, бедняжка, ремнями и пошевелиться не может, – и он направился к двери камеры. – Признаться вам, боюсь я первого собачьего вопроса. – Он посмотрел на шлем, который держал в руках. – Непременно спросит о Мэри… Не всех пробудишь, как Ладу.
Академик, вздохнув, вошел в прозрачную камеру. Спирали проводов от шлема тянулись за ним.
Снаружи было видно, как он подошел к постаменту, как стал ослаблять ремни, отключать провода измерительных датчиков, готовясь надеть шлем на голову собаки.
Профессор Лебедев запечатлевал происходящее портативной видеокамерой.
Освобожденная от ремней собака поднялась, потянулась и сладко зевнула, потом оглянулась на академика и зарычала.
Руденко хотел погладить ее, но она спрыгнула с постамента и отскочила в угол.
– Лада, Ладушка! Да что ты? – ласково говорил ее хозяин. – Поди сюда, хорошая моя, поди. Сейчас поболтаем с тобой. Хочешь?
Собака оскалилась. Академик потянулся к ней, а она цапнула его за руку. Он выронил шлем, держась за укушенную кисть.
– Назад! – крикнул Лебедев, бросаясь в прозрачную дверь и размахивая видеокамерой. – Тубо! Фу! Владимир Лаврентьевич, дорогой, скорее выходите. Типичный случай потери памяти. Она вас не узнала.