Как же больно не держать ее в своих объятиях. Сердце разрывается, зрение мутнеет. Коробочка в моём кармане тяжелеет. Она все еще лежит у груди, рядом c искалеченным сердцем.
Иголке уже никогда не повезет оказаться под ее пальцами.
И мне тоже. Никогда.
Сквозь настойчивый звон в ушах я едва слышу отчаянные крики Пэйдин, но продолжаю смотреть, не осмеливаясь отвести взгляд, пока она действительно не покинет меня навсегда.
Ее глаза устремлены к небу. Представляю, как эти большие карие глаза смотрят на меня так, как я любил, и хочу помнить их именно такими.
Теперь взгляды всех Наблюдателей устремлены на неё, а экран живо передает момент ее смерти, чтобы все могли увидеть.
Я прикрываю рот дрожащей рукой, пытаясь заглушить рыдания. Она медленно моргает, глядя на небо, ее веки c каждым вздохом становятся всё тяжелее.
Она считает звезды.
Я сломлен.
Все во мне, каждая частица моей души, разрывается от этой мысли. Меня сотрясают рыдания, когда я хватаюсь за перила на дрожащих ногах.
Как хорошо, что я подстриг ей челку. Кривые пряди касаются ее лба, позволяя карим глазам видеть звезды. Звезды, которые она теперь считает в последний раз.
Я не стыдясь плачу по ней. По девушке, сияющей так ярко, что даже солнце меркнет по сравнению с ней. По девушке, в которую я безнадежно влюбился. По девушке, которая заслуживала счастья.
— Просто считай звезды, Дина, — выдавливаю я слова, шепча их ветру, уносящему ее душу вдаль от меня. — Просто считай звезды.
И я считаю вместе с ней.
Один, два, три…
Только я считаю секунды до нашей новой встречи.
Четыре, пять, шесть…
Я буду считать, пока не окажусь на небе рядом с ней.
Семь, восемь, девять…
И внезапно я желаю, чтобы этот момент настал как можно скорее.
Десять, одиннадцать, двенадцать…
Чувствую, как её сила вспыхивает и угасает.
А затем я смотрю, как она умирает. Вижу, как жизнь уходит из ее смуглого тела, как свет покидает ее глаза.
Связь разрывается. Ее способность ускользает из моих пальцев. Оставив меня холодным, дрожащим и безутешным.
Я больше никогда этого не почувствую. Никогда не почувствую её.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…
Когда рука Пэйдин мягко закрывает ей глаза, навсегда пряча её от мира, я встаю и, спотыкаясь, на дрожащих ногах, покидаю арену.
Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…
Слезы застилают мне глаза; ярость кипит в крови. Сворачиваю в бетонный тоннель, ведущий в мир за пределами арены. В мир без нее. В мир, в котором ее больше нет.
И я не уверен, что смогу жить в этом мире.
Девятнадцать, двадцать, двадцать один…
Мой плач эхом отражается от стен, заглушая крики, доносящиеся из Чаши.
Это должен был быть я. Мне бы хотелось, чтобы это был я.
Двадцать два, двадцать три, двадцать четыре…
Они кричат. Аплодируют так, словно на их глазах только что не угас кусочек солнца.
Двадцать пять, двадцать шесть, двадцать семь…
Когда мои ноги ступают на дорогу, и солнце заливает мое лицо, я снова падаю на колени. Хватаюсь за жилет и тяну за идеально ровные швы.
Двадцать восемь, двадцать девять, тридцать…
Я больше никогда не смогу восхищаться ею, пока она шьет.
Моя голова склоняется к ладоням, оставляя на них горячие слезы. Затем снова провожу пальцами по жилету, прослеживая каждую деталь, которой коснулись ее пальцы.
Тридцать один, тридцать два, тридцать три…
Сердце замирает от ощущения выпуклой надписи под карманом.
Мне не нужно смотреть на нее, чтобы знать, что там написано. Не нужно видеть слова, чтобы понять, что из глаз вновь потекут слезы.
«Увидимся на небесах».
Я поднимаю голову, сдерживая рыдания.
Тридцать четыре, тридцать пять, тридцать шесть…
Солнце окутывает меня теплом, даря утешение.
Оно успокаивает. Нежно. Мягко.
Грустно улыбаюсь. Смеюсь, несмотря на слезы, все еще стекающие по лицу.
Она там, наверху. Затмевает всех.
В каком-то смысле, она всегда была солнцем. Светом, который существовал вопреки тьме.
Тридцать семь, тридцать восемь, тридцать девять...
— Спасибо, что выбрала ближайшую звезду, Дина, — судорожно вздыхаю.
Сорок, сорок один, сорок два…