Анатолий Шалин
СИЛЬНОЕ ЧУВСТВО
Позади остался серый бетон космодрома, исчезли в сизой дымке громады звездолётов. Забылась сутолока и огни космопорта. Я не оглядывался. Сухие листья шуршали под ногами, постанывали под подошвами магнитных ботинок. Идти по твёрдой почве планеты после долгого перелёта было тяжеловато, непривычно, меня слегка покачивало. Сжимая в руке свой чемоданчик, я поднялся по старым деревянным ступенькам на веранду маленького двухэтажного ресторанчика, уселся за свободный столик у открытого окна и осмотрелся: робота-официанта куда-то унесло, кроме меня, на веранде за столиками сидело несколько парочек и в дальнем углу сутулый, сильно заросший парень сосредоточенно ковырял вилкой в блюдце, что стояло перед ним.
Я задвинул чемоданчик под стол, расстегнул куртку и с наслаждением развалился в кресле, вспоминая тяготы перелёта и с любопытством поглядывая по сторонам.
Осень, пожалуй, на Цебе самое странное время года. Вся планета словно впадает в оцепенение, полудремоту. И люди, и животные становятся сонными и какими-то одурманенными. Говорят, что даже птицы, улетающие в это время из высоких широт ближе к экватору планеты, засыпают в полёте. Засыпает и растительность. Деревья меняют цвет листвы: из зелёного, тёмно-синего и розовых тонов она становится жёлтой, бурой, пурпурной и даже чёрной, а затем опадает. Ветра нет, кажется, и само небо спит. Синий воздух над головой чуть переливается в лучах маленького голубого солнца и убаюкивает. Я знаю, ещё неделя-другая — и всё это спокойствие кончится — настанет время дождей и ураганов…
— Хо! Спицын! — возглас под самым ухом отвлёк моё внимание от созерцания окрестных пейзажей. — Откуда ты в этой дыре?
Я поднял глаза — рядом с моим столиком, дружелюбно поглядывая на меня, стоял небритый, лохматый парень, ещё за несколько минут до этого проводивший раскопки в своём блюдце с винегретом. Физиономия парня была мне смутно знакома.
— Мы с вами, кажется, где-то встречались? — спросил я, пытаясь припомнить, где я мог видеть эту поросшую густым рыжим волосом физиономию.
— Спицын! — радостно повторил парень, опускаясь в соседнее кресло. Сколько же лет прошло? Восемь или уже десять? Университет Ганимеда… Стажировка на Плутоне… Курсы звездолётчиков…
Я вздрогнул. Где-то в глубинах памяти забрезжил слабый огонёк. Всплыл в сознании образ весёлого рыжего парня и появилось имя:
— Крюгер! Вильгельм Крюгер… — тихо произнёс я.
— Правильно, — согласился мой собеседник, — вы все ещё вечно подшучивали над моей фамилией, вот, мол, знаменитость — в его честь уже названы звёзды.
— Последний раз я видел тебя на банкете, сразу после окончания университета. Из всего нашего курса ты выглядел, помнится, самым трезвым и очень здраво рассуждал о своей дальнейшей научной работе. Ты сильно изменился.
— Да. С годами привычки меняются, и теперь меня уже не назовёшь трезвенником. — Вильгельм плеснул в стаканы, стоявшие на столике, коньяку из бутылки, неизвестно откуда возникшей в его руках, и вопросительно посмотрел на меня. — За встречу? — Глаза его жадно блеснули. Передо мной сидел осунувшийся, сильно постаревший человек с болезненными чертами лица и каким-то затравленным, измученным взглядом ввалившихся глаз.
«Вот так встреча, — подумал я, — что с нами годы делают? Почти старик… А был! И все эти превращения произошли с Вильгельмом за какие-то восемь лет».
— За встречу двух старых товарищей, конечно, надо выпить, — сказал я, поднимая стакан, — но у меня мало времени — через два часа я должен быть на звездолёте и должен быть в форме.
— Понимаю, — хмыкнул Вильгельм, нисколько не обижаясь и даже, кажется, не замечая, что я ставлю свой стакан на место. — Ты, я вижу, удивлён. Задаёшь себе наверное, вопрос, почему я здесь и как умудрился дойти до такого плачевного состояния? Верно?
— Любопытно, конечно, — согласился я, — но за эти восемь или десять лет я встречался со многими парнями с нашего курса, и, знаешь, обычно в четырёх случаях из десяти приходилось выслушивать разные сетования на неудачную жизнь, так что, старик, из меня трудно будет слезу вышибить. Во всех наших неудачах, как правило, мы сами виноваты. В университете ты был здоровым цветущим верзилой, одним из самых талантливых студентов, тебя тогда прочили чуть ли не в академики… И где теперь всё это?
Вильгельм зажмурился и с наслаждением всосал в себя содержимое стакана. Лицо его покраснело, в глазах появился пьяный блеск.
— Всё прошло, — сказал он. — Ты прав, всё прошло. Я рохля, безвольный человек. Я всё прошляпил, всё. Из меня мог получиться неплохой исследователь, я и сейчас ещё выдаю идеи, но это уже не то. — Вильгельм налил себе ещё четверть стакана и без всякой видимой связи с предыдущим добавил: — Ах, какая она была красавица!