— Хорошо. Так продолжать. Я завтра приходить. — Уже открыв дверь, он добавил: — Если кто-то спрашивать, я здесь не был. Кто зашить раны — это не я.
Вернувшись в свою комнату, она задумчиво посмотрела на Дэвида Гэннона. Ей казалось, что в этом доме они, как в коконе, отгорожены от мира и защищены от любой опасности. Но в 1944 году в Европе не существовало таких коконов.
Вдруг раздался громкий стук, и в голове у нее тут же возникло одно-единственное слово: гестапо. Потом чей-то голос спросил — слава богу, по-французски, а не по-немецки: «Есть тут кто-нибудь? Можно войти?»
Пьер Гликштейн с мешком за спиной вошел и стал топать ногами, отряхивая снег с ботинок.
— Я принес вам немного еды. — Он протянул ей мешок.
Рашель положила его на стул позади себя.
— Как раненый?
— Хорошо. Сколько человек про него знают?
— Его самолет разбился рядом с фермой, на которой я живу. Так что мой хозяин знает. Возможно, и его жена тоже.
Занятая своими мыслями, Рашель без всякого интереса посмотрела на мешок.
— Я принес вам продукты. Здесь яйца, масло, сыр, молоко и кролик.
Услышав про кролика, она должна была улыбнуться, но не улыбнулась.
— Я подумал, вам ведь нужно его чем-то кормить.
— Спасибо. — Ей стало стыдно, что она была так нелюбезна с ним. — Не желаете зайти?
Они вошли в гостиную и встали у камина.
— Между прочим, меня зовут Анри Прюдом.
— А меня Сильви…
— Я знаю. Вы уже говорили.
Только теперь она поняла, что он проявляет к ней особый интерес. Удивительно, как она раньше этого не заметила. И еду он принес не потому, что заботился о раненом летчике. Ей было лестно, но в ее жизни и так хватало сложностей.
— Он все еще без сознания? — спросил Гликштейн.
— Да. Недавно заходил врач. Сказал, что все в порядке.
— Хорошо. Но если он у вас останется, ему понадобятся удостоверение личности и продовольственные карточки.
Рашель молчала.
— Я знаю одного человека, он мог бы сделать для него документы. В его вещах случайно нет подходящей фотографии?
— Не знаю, — солгала она.
Они вместе просмотрели бумажник летчика.
— По-моему, эта сгодится. Только девушку надо отрезать. Если этот человек сделает документы, я завтра их принесу. — Он спрятал снимок в карман, Рашель проводила его к двери.
— Еще раз спасибо за все, что вы принесли. И в особенности за кролика. — Она закрыла за ним дверь.
Дэвид Гэннон проснулся. У него раскалывалась голова и сильно болела нога. Очень хотелось пить.
На стуле рядом с кроватью дремала девушка. Густые черные волосы, хорошенькая, но одета не как медсестра — похоже, он все-таки не в больнице.
Что это может значить? Дейви, мучаясь от боли и жажды, пытался разобраться в том, что с ним случилось, но голова работала плохо. Он даже не знал, насколько серьезны его ранения. В конце концов он протянул руку, чтобы разбудить девушку.
Рашель спала и видела сон. Она снова была маленькой и лежала в постели с родителями, ей было тепло и уютно, она знала, что папа и мама ее очень любят. А потом, уже на пути к пробуждению, она вернулась в свой нынешний возраст, и опять она лежала в кровати, по всей видимости, не одна, потому что чья-то рука гладила ее по колену.
Она выпрямилась, рука раненого летчика упала.
— Вы говорите по-английски? — спросил Дэвид Гэннон так тихо, что она с трудом расслышала.
— Да, — ответила девушка, растерянно улыбаясь.
Ей было неприятно от мысли, что она предстала перед ним в таком виде, неумытая и непричесанная. Но его бледность, его слабый голос заставили ее забыть о собственных переживаниях. Она взяла чашку с остывшим травяным настоем.
— Выпейте это. — Рашель помогла ему приподняться.
Его лицо было очень близко, так близко, словно она наклонилась к нему, чтобы поцеловать, и он смотрел на нее широко раскрытыми глазами.
— Вы англичанка?
— Нет. Я жила в Англии, училась в школе.
— Где я?
— Совсем недалеко от Лиона.
Позднее он скажет, как потрясли его ее слова даже в тогдашнем полусумрачном состоянии. Получалось, он на сотни километров отклонился от курса. Ему было стыдно, что он оказался таким плохим штурманом — летел в Англию, а попал…
— Мне нужно вернуться в эскадрилью.
— Вы скоро туда вернетесь.
— Здесь есть немцы?
— Нет.
— Чей это дом?
Она сказала, что это дом пастора.
— А где сам священник? Мне можно с ним поговорить?
— Он не священник, а протестантский пастор. У него есть жена и дети. В этом городе почти все протестанты.
— Кто еще здесь живет?