— На чердак?
— Он не должен знать, что ты здесь.
— Почему ему нельзя знать, что я здесь?
— Потому что он может донести, вот почему.
— Но он же протестант.
— Многие протестанты вступили в нацистскую партию.
— В Германии — да. Но ведь этот пастор француз.
— Многие французы сотрудничают с немцами. Те, кто уверен, что немцы победят, — добавила она. — Некоторые даже считают: оккупация пойдет Франции на пользу, немцы наведут в стране порядок. Тебе нельзя рисковать.
У него был такой подавленный вид, что она невольно смягчила тон, добавив:
— Как только он уедет, ты сможешь спуститься.
Дейви обнял ее, и она погладила его по щеке. В это время с улицы снова постучали.
Рашель тщательно прикрыла за собой дверь. Но это был всего-навсего Пьер Гликштейн. Он принес удостоверение личности и продовольственные карточки для летчика. Девушка проводила его в комнату американца.
— Их сделал для вас один мой знакомый. — Он не говорил по-английски, и Рашели пришлось переводить.
Дейви положил документы на тумбочку.
— Даже не знаю, — сказал он ей. — Если я ими воспользуюсь, я стану шпионом. Меня могут расстрелять.
— Что он говорит? — спросил Гликштейн.
— Он вас благодарит, — улыбнулась Рашель.
Пьер просиял:
— Теперь у него другое имя. По документам он был ранен и демобилизован из французской армии.
Судя по выражению лица американца, на него бумаги не произвели особого впечатления, зато девушка кивала, улыбалась и глядела на Пьера с уважением. Но тут он заметил, как эти двое смотрят друг на друга — словно безмолвно обмениваясь только им понятными посланиями.
— Скажите ему, над той фермой, где он упал, на днях летал немецкий самолет-разведчик.
Вдруг постучали в дверь, все трое испуганно переглянулись.
— Наверное, приехал пастор, который будет замещать Фавера на воскресной службе, — сказала Рашель, пытаясь успокоить и их, и себя. — Я схожу посмотрю.
Вскоре молодые люди услышали приближавшиеся шаги, дверь распахнулась, и на пороге показалась облегченно улыбающаяся Рашель. Следом за ней шел доктор Блюм.
— Возможно, сегодня швы снимать, — сказал он.
Выставив девушку и Пьера из комнаты, он осмотрел раны и действительно принялся снимать швы. Целиком уйдя в работу, врач приговаривал: «Хорошо, хорошо», довольный тем, что раны у Дейви заживают. Сменив повязки, он измерил пациенту давление — оно оказалось в норме — и температуру, которая тоже была нормальной.
— У молодых все так быстро заживает, — пробормотал Блюм на своем родном языке.
Вскоре он вышел в коридор, а вслед за ним в дверях спальни показался ковылявший на костылях Дейви.
— Спроси у него, сколько еще мне тут сидеть. — Он с нетерпением слушал, пока Рашель переводила его вопрос.
— Говорит, три недели как минимум.
Рашель не предложила гостям ни чаю, ни какого-нибудь другого угощения. Ей хотелось поскорее их выпроводить, чтобы Дейви успел спрятаться до появления пастора Пеллетье. В результате доктор Блюм почти сразу откланялся, а через несколько минут ушел и Пьер Гликштейн.
Пастор Пеллетье объявился лишь после полудня. Он привез с собой еду. Когда Рашель ее увидела, у нее потекли слюнки — два апельсина и запеченная в духовке курица. Пеллетье объяснил, что всегда берет что-нибудь поесть, если приходится ехать в чужой приход. В нынешние времена нельзя злоупотреблять гостеприимством. Но он, конечно, с ней поделится.
— Спасибо, — машинально ответила Рашель.
Ее сейчас волновало другое: что за человек этот пастор и насколько ему можно доверять.
Вечером Рашель ужинала вместе с гостем. От курицы она отказалась, сказав, что редко ест мясо, но апельсин взяла, потому что уже и не помнила, когда в последний раз видела эти фрукты. За столом пастор Пеллетье начал расспрашивать ее: кто она, откуда приехала и так далее. Рашель повторила свою обычную легенду, а когда он спросил про скрывавшихся в Ле-Линьоне евреев, ответила, что ничего о них не слышала.
После ужина Пеллетье, сидя у камина, немного поработал над проповедью. Рашель устроилась с книжкой поближе к огню, но не столько читала, сколько прислушивалась, не доносятся ли сверху какие-нибудь звуки. Наконец, пожелав девушке спокойной ночи, Пеллетье удалился в одну из детских спален.
По его ощущению температура на чердаке опустилась почти до нуля и продолжала падать.
Им кое-как удалось затащить сюда матрац. Затем они отнесли наверх одеяла, подушку, пару бутылок с водой, хлеб, немного сушеных фруктов и орехов, лампу, электрообогреватель, ведро и костыли. Рашель закинула на чердак и его парашют.