— Зеркала Козырева?
— Откуда ты знаешь?! Ты тоже видишь сны?!
— Нет, мама. Я сплю, как убитый. О зеркалах Козырева я слышал от Сарын-тойона. Он сказал: расстройства аутического спектра, согласие родственников. Эксперимент запретили, как антигуманный и противозаконный. Папа, сказал он, голосовал за запрет. Не надо, мама, не плачь. Ну не плачь, а?
— Ложь! Сарын лжет!
— Не кричи, Айталын разбудишь…
— Папа голосовал за запрет?
— Не кричи, прошу тебя…
— Антигуманный? Противозаконный? Мне объяснил, что все тип-топ, а сам голосовал против? Зная, что голосование — фикция, отвод глаз? Что Нюргуна все равно введут в кому? Положат в железную колыбель?! Прикуют к оси миров?!
Мама задохнулась. Уронила голову на руки, еле слышно завыла волчицей. Две жизни, вспомнил я. Две жизни, и она теперь не знает, какая из них первая. Путается, несет околесицу, внятную только ей. Наверное, хорошо, что я ее не понимаю. Понимал бы, стали бы мы выть вдвоем. А так ничего. Так жить можно. Ну и что, что эта мама не похожа на прежнюю? Я тоже вырос.
— Дать тебе воды?
— Дай, пожалуйста.
— Вот, пей.
— Сарын, хитрая бестия! И ведь молчал! Тебе признался, а мне?!
— Я — балбес, мама. Признался? Сарын? Мне?! Чурбан, и тот умней Юрюна Уолана. Зеркала еще эти, гори они огнем! Дядя Сарын спрашивал про зеркало вокруг Нюргуна. А ты: зеркала в скалах… Это же совсем другие зеркала, правда? Зачем ты их вытачивала?
— Говорю же, копировали тибетские. Зеркально-пирамидальный комплекс «Город богов»: «Дом счастливого камня», «Зеркало царя смерти»…
— Ну вот! Хорошая работа, честная…
— Не притворяйся, ты не умеешь врать. Вон, уши красные. Балбес ты мой дорогой, как же славно, что у тебя все в порядке! И спишь ты как убитый, и мамины глупости тебе что птичий язык… И сидим мы на кухне. Люблю кухню, век бы тут просидела. Честная работа? Что я строила? Для чего? Для кого?! Только Нюргун был в фокусе зеркал — или мы все?
— Кто мы? Ученый улус?
— Ученый улус! Королевство Дёмхень-хотун[5], мы спим? Ждем поцелуя принца?
— Все тип-топ, мама. Я правильно говорю?
— Ты? Правильно.
— Все тип-топ, а завтра будет еще больше тип-топ. Давай спать, а?
4
Боотурская весна
— Спать? Да, спать пора, — мама легонько погладила меня по руке. — Уснул бычок…
Я вспомнил, как ныл по вечерам: «Мам, сказку! Ну последнюю! Ну пожа-а-алуйста!» Я ныл, а она меня-вредного убаюкивала песенкой про бычка. Пела-напевала, а я бурчал: мол, рано еще… Глянул в окно — и впрямь рано. Или, наоборот, поздно. Светает уже. Всю ночь проболтали!
— Я у вас погощу, ладно?
Прежняя, увидел я. И мама, и улыбка.
— Ты не против, Юрюнчик?
— Шутишь? — у меня аж горло перехватило. — Живи, сколько хочешь. Хоть навсегда оставайся! Места полным-полно, мы рады… Айталын вообще от счастья рехнется! Она знаешь как за тобой скучала?
В детстве я на Юрюнчика ежом щетинился. Я ведь кто? Юрюн Уолан, человек-мужчина! Взрослый! Оказывается, надо было уйти из дома, помотаться лисьим хвостом от Бездны Смерти до Восьмых небес, послужить нянькой старшему брату, чтобы выяснить, как же мне этого Юрюнчика не хватало! Мамы не хватало. Ее улыбки. Слабой руки на моем запястье. Мягкого света…
Мама снова светилась. Пусть и не так, как в былые годы, когда тебя с головой накрывало теплой волной. Она мерцала, будто вспоминала, что это значит — светиться. Ничего, мама. Все в порядке. Ты будешь светиться как раньше. Даже лучше. Вспоминать — это ведь проще, чем учиться с самого начала?
Блеск за окном отвлек меня, приковал взгляд.
Белесое зарево вставало за горами. Верхушки сосен и лиственниц занялись первыми неяркими сполохами. Внизу, под деревьями, еще лежал снег, рыхлый и ноздреватый, но весна с уверенностью шагала по Среднему миру. От леса к дому тянулись борозды от исполинских когтей — длинные темные проталины. На границе снега и парящей земли блеснул металл. Ближе. Еще ближе…
Он двигался быстро. Быстро. Очень быстро.
Люди так не могут.
Я всегда знал, что Баранчай скор на ногу, но даже не представлял, насколько. Судя по тому, как торопился слуга дяди Сарына, как размазывалась в беге его гибкая фигура, Баранчай нес важные известия.
— Извини, мам! К нам гость.
Я выскочил наружу.
— Да расширится ваша голова, уважаемый Юрюн Уолан! Да будет стремительным ваш полет!
5
Дёмхень — шиповник. Мать Юрюна путается в воспоминаниях, имея в виду королевну Шиповничек из сказки братьев Гримм.