Когда у Марины выпадал свободный часок и была хорошая погода, они втроем выбирались к морю. Вели Гельмута под руки к обрыву, осторожно сажали на теплый от солнца камень, откуда был слышен шепот волн и ласкала взор безбрежная морская даль. Там, за этой далью, угадывалась им неизвестная земля, там был порабощенный фашистами континент, там была родина Гельмута. Гельмут тихо рассказывал о своем городке, который затерялся в горах Саксонии, о родителях, оставшихся там. Отец — портной, мать — врач.
— Как и вы, Мариночка. — Он дотрагивался до ее белого халата, который выглядывал из-под серой шинели.
— Я только буду, — говорила Марина. — Вот кончится война, буду учиться на врача.
Вспоминал Гельмут и своего младшего брата Пауля, и в его тоне при этом проскальзывала боль. Еще в школьные годы, перед самой войной, его брат полюбил нацистские сборища, ночные факельные шествия по городу. А сейчас, наверное, совсем одурел в этом коричневом чаду, в этой кровавой мясорубке или, скорее всего, сложил голову где-нибудь в Норвегии, в горах Югославии, а может, и под Сталинградом.
— Как случилось, что вы поехали в Испанию? — тихо спросила Марина.
Гельмут не знал, что ответить, пожал плечами и этим движением словно показал, что ему самому удивительно и непонятно, как это все случилось. Работал на заводе, был слесарем, ездил во время великого мирового кризиса в Советский Союз и кое-чему тут научился, новые друзья открыли ему глаза, стал внимательнее наблюдать жизнь. И когда Испанская республика попросила о помощи, одним из первых записался в интернациональную бригаду. Легко ли там было? Гельмут скосил глаза на Павла, который машинально чертил палочкой на песке какие-то загадочные знаки. Вот пусть товарищ капитан скажет, как там было. Пусть расскажет, как туда, в Испанию, в окопы под Мадридом, посылали ему угрожающие письма, получал ультиматумы, предостережения от нацистов, его шантажировали. Не вернешься, мол, — горе твоим родным, отправят в концлагерь, опозорят, проклянут… Однако все выдержал и сейчас ни о чем не жалеет. Ни капли раскаяния.
Павел поднял голову, отбросил в сторону палочку.
— Мой путь проще, — помолчав, сказал он. — Москва, Метрострой, летное училище, потом Испания…
Марина с восторгом слушала Павла. И со страхом думала, что скоро им придется расстаться и разлука уже не за горами. Сам как-то сказал: «Скоро, скоро, Мариша, сяду за штурвал». Вот и сейчас говорил, а сам все время поглядывал на небо, будто в его голубизне высматривал свою судьбу.
Был он уже действительно здоров, окреп. А душой, наверное, измучился без полетов. И фашисты у Волги толкутся. Место Павла, конечно, в боевом строю, вместе с товарищами-побратимами. Марина понимала, что разлуки им не избежать, но не хотела о ней думать, словно боялась, что этим может ускорить ее. Верила во что-то необычайное, всесильное, в какой-то счастливый случай, который все решит. Так хорошо чувствовала себя рядом с Павлом, что и о родной деревне начала забывать. Все слушала его рассказы о Москве, о кинотеатре на Арбате, куда они с ребятами бегали на утренние дешевые сеансы, и как в Москве-реке ловили рыбу, и как бегали смотреть на праздники авиаторов. Шуму там было, веселья, словно вся Москва собиралась подняться в воздух.
Марине, которая дальше своей деревни нигде не была, его рассказы волновали душу, и ей казалось, будто она сама ходит с Павлом по московским улицам, стоит на Красной площади, гуляет по набережной, а повсюду толпы народа, счастливого, радостного, у всех в руках цветы, знамена, день улыбается, небо расцветает голубизной, из громкоговорителей доносится веселая музыка, милиционеры в белых перчатках, все нарядно одеты, и вдруг — на открытых машинах, украшенных гирляндами, появляются челюскинцы. В деревне у них показывали кино, вот она и видела их. Все точно так, как в кино, но на самом деле это она их встречает, стоит с Павлом на тротуаре, приветливо машет рукой. Машина все ближе, ближе… блестит на солнце фарами, а на заднем сиденье… Чкалов! Не челюскинцев встречает Москва, а Чкалова, загорелого, с веселыми глазами, Валерия Чкалова. Вот он поднял руку, поворачивается к Павлу, что-то кричит ему, машет рукой…
— Глядите!.. Фашисты заходят с моря! — прервал ее мечты суровый голос Павла. Он обхватил руками голову, и в этой его позе Марина увидела глухое отчаяние. — До каких пор я буду здесь? Ну до каких?
Гельмут стал его успокаивать, положил на плечо свою худую руку:
— Не все воюют с фашизмом, Павел. Половина человечества воюет, а половина еще только готовится.
— Пусть себе готовится! — огрызнулся Павел. — У кого заячья душа, тот до конца войны будет готовиться.