— Там и ваши есть, с Черниговщины, — добавил он, примеряя широкий командирский ремень.
Услышав о своих черниговцах, Марина обрадовалась. Кто они? Как их звать?.. Старшина имена не запомнил, только сказал, что один из них «совершенно рыжий, такой, как я», а другой — «курносый, будто ему прилепили вместо носа картошку».
В тот же день Марина уговорила Павла пойти вместе со старшиной в совхоз: может, своих увидит, перекинется словом-другим. В городе было неспокойно, по улицам двигались толпы беженцев, гнали измученный скот, всюду пыль, крики, скрип колес. На перекрестке, возле кинотеатра, противотанковая пушка, в скверах, подворотнях, на улицах сновали солдаты — готовились оборонять город.
Марина и Гельмута пригласила, но он отказался.
— Рана болит, — виновато пожаловался он.
— А может, пойдем?.. — еще раз попробовала уговорить его. Было страшно оставлять товарища одного. В палатах тревожные разговоры, все отчетливее грохот приближающегося фронта.
Старшина крикнул с улицы:
— Товарищи! Время!
Они вышли на улицу. Павел остановился у железных ворот, глянул в окна, поднял в ротфронтовском салюте кулак.
— Мы скоро!
Облака висели над землей недостижимо высоко, и свет дня сеялся через них ровно, грустно и торжественно. Горные хребты тонули в молочном тумане. Марина в своей долгополой шинели едва поспевала за Павлом и старшиной. Хоть и сжималось иногда тревогой сердце, но чувствовала себя свободно, раскованно. Старшина всю дорогу рассказывал, как ему надоело ожидать. Сидят, киснут, возятся с новобранцами. На передовую всех — сразу же научатся воевать. Станут солдатами. Был у них недавно один корреспондент из военной газеты, прибыл к ним прямо из Сталинграда, рассказал все как есть. Тяжелые сейчас бои идут на Волге, за каждый дом стоят насмерть наши солдаты, трупов фашистских — горы. Говорят, что сам Гитлер прилетал, хотел из бинокля увидеть противоположный берег, но ничего не увидел за дымом пожарищ.
— Вы-то сами откуда, товарищ старшина? — поинтересовалась Марина, чувствуя все большую симпатию к лихому вояке в добротной шинели и новенькой командирской фуражке.
— Харьковский я. Потомственный металлист, — не без гордости ответил старшина.
— Никогда не была в Харькове. И вообще нигде не была. Сейчас хоть Кавказ увидела.
Старшине было чем похвастаться: служил на Дальнем Востоке, участвовал в финской, потом встречал немцев на западной границе. Рассказывая о своих фронтовых делах, он даже голову выше поднял, видно, всем этим гордился, считал себя опытным бойцом. А тут, когда столько энергии, энтузиазма, что горы можно свернуть, тебя заставляют отсиживаться в тылу.
Их остановили около окопов, проверили у всех документы. Старшина нахмурился, показал документы и сказал, что они идут проведать земляков из запасного полка, он, Андрей Гарматюк, командир гаубицы, а вообще-то нужно своих знать.
— А летчик что, без самолета? — съязвил один из проверяющих.
— Наши самолеты, браток, около Днепра… — со злостью ответил Павел.
— Да, издалека вы, товарищ!
— Ничего. Дорогу домой еще не забыли.
Марине было приятно, что он так уверенно, с достоинством отвечает этим придирчивым, в новеньких шинелях солдатам. Она подумала: действительно, далеко занесла их судьба, страшно даже и представить, однако Павел и тут, на кавказской земле, чувствует себя уверенно.
За городом, около виноградных посадок, стало еще тревожнее. Бой уже здесь, что ли? У дороги стояли танки, выставлены в два ряда железные ежи. Что-то гулко грохотало вдалеке, слышались редкие автоматные очереди. Люди, согнувшись, перебегали из одного окопа в другой, словно оберегаясь от пуль.
В запасном полку, который разместился в саманных плоских домиках совхоза, их встретили невесело. Марина сразу же уловила дыхание грозы. Между домиками сновали взад и вперед серые фигуры, выстраивались маршевые колонны, были слышны громкие команды, гудели моторы. Где тут искать своих черниговцев?