— Вы чего, солдаты, горюете? — весело бросила им. — Сейчас ужинать будем.
Лампа постепенно разгоралась, в комнате уже было просторнее и светлее, за окном дружными голосами пели маршевые колонны — задорные, веселые голоса новобранцев. Пели так, словно на маневры собрались. Будут им еще маневры, омытые кровью… Марине это пение разрывало душу, нагоняло тоску. Ранила ее своими расспросами Фрося. «Ждешь — не ждешь…» Разве вся война — это не ожидание? Все кого-то ждут… И еще, может, свою последнюю пулю, хоть и проклинают ее, убийцу, хоть и страшатся самой мысли о ней.
А может, Фрося и правду сказала? Разве не было так, что образ Павла порой начинал тускнеть, виделся ей в каком-то тумане, в легкой дымке? Не обманывала сейчас, говоря, что без Павла не может и минуты прожить, но можно ведь и весь век носить в себе эту память, словно зарубцевавшуюся рану, словно болезненный осколок в сердце.
Хозяйка пригласила к столу. Разговорились. Она рассказала о себе, о своем муже:
— Он у меня в эвакуации…
У ее мужа была бронь, он вывозил какие-то ценные документы, когда в сорок первом подошли немцы. И застрял там, в тылу…
— Я партизанам зимой хлеб носила в лес… Два раза меня в гестапо тягали. Вот… — Она протянула свои широкие ладони. — Нагайкой по пальцам… А он… ревностью донимает… в письмах…
— Все у вас будет хорошо, — утешала хозяйку Марина.
Потом еще дважды встречались Марина с Фросей. Ходили в лес, бродили по осенним поблекшим лугам, и так им было хорошо, спокойно, будто в родном краю. Тосковали по родным Жабянцам, только о них и говорили. В колхозе, наверное, собирают семена на весну, старый механик Крамаренко выкопал уже из глиняного карьера разобранный трактор, а около него ребятишки вьются, землянки погорельцам поставили, дрова на зиму из лесу привезли. Фрося рассказала, что Маринкина мама, вернувшись в деревню, поселилась у тетки Христи, кумы своей, вместе теперь бедствуют, ожидая, когда придет Марина с войны.
— Ты ж у нее одна осталась, — говорила Фрося.
О Павле не говорили. Наверное, побаивались, что неосторожным словом вспугнут судьбу, сглазят. Говорить как о погибшем — нет, а говорить что-то утешительное — повернет ли судьба, как душе хочется…
— Брось, Маринка! Как должно быть, так и будет!
— Всю войну отсиживалась по госпиталям… Совесть меня заедает.
— Да ну тебя!
— Он там, а я здесь, в безопасности, в тихом местечко пригрелась.
— Ты людей спасаешь, Марина. У тебя каждый день руки ноют от усталости… Ночи не спишь.
— Нет, нет! — отмахнулась Марина, сама еще не понимая, что должна делать.
По госпиталю ходила как привидение. Даже военврач, заметив ее угнетенное состояние, попытался ее расшевелить:
— Хватит, Марина! Мужа так себе не вернешь, а только беду накличешь. Похудела, в работе промахи. Старшая сестра жалуется, что стала невнимательной, рассеянной, хочет писать рапорт.
— Пусть пишет, — с безразличным лицом отозвалась Марина.
— Чего же ты хочешь? — строго спросил военврач.
— Вы сами знаете…
— В полевой медсанбат я тебя не отпущу, — властно произнес военврач. — У нас не хватает медперсонала.
Но однажды, выйдя после серьезной операции, посмотрел на Марину и тоном приказа сказал, чтоб собиралась. Объяснил, что нужно сопровождать в Москву группу раненых. Он ее берет с собой, пусть навестит мать Павла.
Когда он вышел, Марина приблизилась к окну, прижалась лбом к стеклу. «Давно нужно было поехать, — подумала она. — Только долго там не буду. Как только вернусь, подам рапорт, чтобы отпустили на курсы радисток. Буду летать, как мой Павлик. Может, в небе где-нибудь и встретимся».
Ездила в Москву, чтобы встретиться с матерью Павла, а попала на похороны. За день до ее приезда умер в госпитале старый Донцов, славный метростроевец, ополченец, человек с большими заслугами перед Родиной. Марина поняла это по тому, сколько разного люда пришло на похороны: и военные, и гражданские. Приехал на эмке даже генерал с каким-то товарищем в зеленом кителе без знаков отличия. Марину генерал пригласил к себе в эмку. С отцом Павла они дружили еще со времен гражданской войны, и смерть друга его очень огорчила. Он кивнул Марине на своего товарища и сказал, что это — немец и он воевал с Павлом Донцовым в Испании. Коммунист, старый подпольщик.
— Я знала одного немца… — тихо сказала Марина.
— Вы знали Гельмута Гуфайзена, — закивал головой немец. — Мы втроем были там, в Испании. Мы верим, что Донцов жив… Я хочу пожелать вам, чтобы ваш муж возвратился живым и невредимым.