Не получалось у нее сначала. Никак не могла научиться прицеливаться в полете: мушка все время сбивалась, и пули «разлетались, как мухи» — так говорил их лихой, латаный-перелатаный на всех госпитальных столах инструктор Гук. Он чем-то напоминал ей старшину из госпитальной каптерки. У низкорослого, похожего на мальчишку Гука были рыжие брови, широкий утиный нос и веселые, задорные глаза. Подбивал было к Марине клинья, но, когда однажды увидел, как ее глаза сверкнули недобрым огнем, перевел дело в шутку. Зато обещал сделать из нее настоящего бойца-снайпера. Научил тому, что сам умел. Орден Красной Заезды, две боевые медали — разве мало за один год? Правда, не летчик она, но когда-нибудь научится летать. К этой профессии у нее особое отношение, благодаря ей снова встретились с Павлом. Он так и сказал ей при встрече: «Когда услышал, что летчик Донцова бьет фашистов в хвост и в гриву, сразу понял: это моя женушка, у нее такой характер».
А потом Марина узнала, что он улетает. Ему предстояло трудное задание — лететь в глубокий немецкий тыл. Говорил что-то о Гельмуте, о замаскированных вражеских объектах. Марина плохо вникала в смысл его слов. Сердце у нее щемило, было до боли обидно, что в этих его рассказах не нашлось места для нее. И вдруг ей показалось, что она все поняла, и сразу отлегло от сердца. Конечно же, он просто боится, боится за нее, за ее жизнь. «Только-то и всего?» — спросила она с легким разочарованием и поднялась с теплой, разомлевшей земли. «Не хочу, — отрезал Павел, — чтобы ты была со мной, потому что…» — «Что?» — вырвалось у Марины. «Гельмута нет, и если ты еще… Нет, нет, буду летать без тебя. Возьму какого-нибудь парня». Он говорил быстро, напористо, убеждал ее, убеждал самого себя, а она спокойно посмотрела в глаза мужу, и в ее взгляде он прочитал твердое решение. Не нужно было больше слов. Марина знала, что будет так, как она скажет.
Позже, когда Павел Донцов приехал за Мариной, чтобы забрать ее к себе, все быстро и просто уладилось. Обошлось без лишней волокиты. И назначили Марину при ее законном муже стрелком-радистом на грозной машине, которую немцы величали не иначе как «черная смерть». Наверное, лучшим в мире стрелком-радистом стала Марина Донцова. Еще бы! Предана своему командиру, сообразительная, глазастая, владеет оружием безупречно.
«Тыл у вас обеспечен, товарищ комэск, — как бы в шутку и вроде не совсем в шутку заявила Марина мужу при первом вылете, когда выполняли контрольную «коробочку» над аэродромом. — Но знайте, товарищ майор, что все сбитые «мессеры» записываются на мой счет. На счет ефрейтора Донцовой. И прошу впредь родственных отношений на службе не проявлять!»
Нежно, растроганно смотрела Марина на своего Павлика, на свою утраченную, выстраданную и вновь обретенную любовь. Смотрела теплым розовым утром, когда шли по аэродромному полю. Смотрела на него в офицерской землянке, где и ей, поскольку законная офицерская жена, разрешалось сидеть в компании других офицеров. Могла часами не спать ночью, когда Павел, уставший, расслабленный, видел седьмой сон, а она не смыкала глаз до утра, глядела на его резко обозначившиеся упрямые черточки возле губ, на черную прядь волос, на запавшие щеки. Неужели все это она могла потерять навсегда? И остаться на долгие годы, на долгие ночи и дни без его улыбки, без его шуток?
…Летели вдвоем, в своей «тридцатке», тонко дребезжащей от гула моторов, но надежной, как сама земля. Летели на эти неизвестные объекты. В прошлый раз из-за плохой видимости пришлось повернуть обратно. Сегодня солнце ослепительно сияло.
Летели вместе по точно установленной трассе в глубокий тыл врага. Внизу — поросшие лесами возвышенности, серебристые ленты рек, обнаженные струны автострад, аккуратные, будто игрушечные, деревеньки, лоскуты полей, черные пласты лесных массивов. Внизу немецкая земля, немецкие дороги, немецкая страна. С востока горячей лавиной накатываются сюда фронты, Дождалась, Германия! От алчности обезумела, ослепла. Всего тебе было мало, тянула скот, машины, лес, фураж, камень, чернозем и людей, людей, людей… Многие здесь нашли себе могилу, а кто не могилу, тот унесся смертным дымом лагерных печей в небо.
Марина увидела внизу заводские строения, за ними угадывались кварталы большого города, и руки ее невольно сжали пулемет. Подумала: они с Павликом уже там, куда скоро придет наша армия, в самом сердце фашистского рейха, над его черными дымами, над затаившимися в убежищах гауляйтерами, шуцманами, фельджандармами, над казармами, скрывающими в своем нутре тысячи убийц, над канцеляриями, где хранятся списки свезенных со всей Европы рабов. Они летели над страхом, над злобой, над миром обреченности. И эта мысль наполнила ее чувством гордости. Подумать только! Марина Байрак из села Жабянцы, из глухого полесского края, сидит в несущейся в потоках солнечного света машине, и никто не может ее остановить. Это вам, господин фельджандарм, не девушка с узелком в руках, закутанная в мамин платок деревенщина, которая с подругой ползимы просидела, прячась от дюдоловов, в сыром подвале, и, может, сидела бы там до своей гибели, если бы партизаны не сожгли полицейскую управу со всеми ее списками, именами, приказами, угрозами. Сидит теперь в кабине стрелок-радист Марина Донцова, сидит, положив спокойно руки на пулемет, изредка поглядывая на шкалу рации, на огоньки настройки, и знает она — и весь мир, может быть, знает, — что послала ее родная страна, послали ее люди, которых она так преданно любит.