Так впервые я узнал его фамилию, его родословную, мотивы его поведения. Впервые он как будто дал мне свою визитную карточку. Вот каков он. Между нами отныне нет секретов. Но и вы, господин капитан, идите ва-банк, рискуйте, покажите свою удаль.
Я выслушал его внимательно. Меня не подгоняли, не насиловали. Шанс на спасение был абсолютно реален. Из-за хода событий, которые сделали меня сильнее оберштурмфюрера Бухмаера. На раздумывание не оставалось времени. Разумеется, иного выхода у меня и не было. Мое согласие могло стать для меня единственным способом продолжать борьбу с фашистами. Отказ означал бы незамедлительную смерть. Незамедлительную! Офицерик без всякой угрозы так и сказал: «Незамедлительную!» — и кивнул в сторону солдат своего патруля, которые лежали навзничь, раскинув руки, закрыв глаза, среди высокой травы, под развесистым дубом. Моя смерть притаилась в этих автоматах, в этих наглых, расслабленных позах эсэсовских болванов в рыжих сапогах, для которых убийство человека, убийство тысяч людей давно стало обычным делом. Обер-штурмфюрер сухо предупредил меня: решайте — либо вы принимаете мое предложение, либо я даю приказ расстрелять вас тут же, на месте. Истязания, пытки, выкручивание рук?.. Нет, господин капитан! Я слишком воспитанный человек, чтобы пользоваться методами берлинских крипо — агентов криминальной полиции. Мне не хочется вашей смерти, вы чем-то симпатичны мне, и в мирное время, кто знает, возможно, мы даже могли бы стать неплохими друзьями. Но я открыл вам свою тайну, и теперь для меня нет иного выхода: или так, или так.
Ведь я — летчик, хоть и исполнял последнее время обязанности штурмана. Я умею летать, могу поднять в воздух машину, преодолеть тысячекилометровые расстояния. Это то, что нужно Клаусу Бухмаеру. Ему не хватает крыльев, он неспособен вырваться из этого грязного, кровавого водоворота (в котором, вероятно, ему до сих пор неплохо жилось), и я должен помочь ему. Как именно?.. Мы отправляемся на ближайший аэродром в Косовой Долине, там у Клауса есть друзья, есть свой комендант местного гарнизона, умный, трезво мыслящий человек из достойной берлинской семьи. Они выбирают самый лучший самолет, заправляют его горючим, довооружаются и — в путь!
— Зачем вам пленный летчик? — удивился я. — И куда вы собираетесь лететь?
— У нас одно направление: к американцам в Италию. Они уже больше года стоят под Римом. Мы перелетаем через Адриатику, садимся на одном из их военных аэродромов. И тут я представляю вас, советского летчика, которому я помог бежать из фашистского плена. Логично?
— То есть…
— Мы с вами становимся борцами против нацизма. Звучит?
— Немного комично, правда, если иметь в виду вашу эсэсовскую форму.
— Форму легко сменить. Форма меняется так же просто, как хозяин, которому ты служишь до тех пор, пока он имеет возможность удерживать тебя в достойном положении…
Он был прямолинеен, четок, неопровержим. Его план был осуществим. Реален. У него своя цель, у меня — своя. Но полет в Италию… Какие-то тиски сжали мне грудь. За тысячи километров от своих… Американские проверки, американские лагеря… Мне стало не по себе. Не лучше ли покончить со всем тут, под этим развесистым югославским дубом, возле куреня, в тишине горной страны? Одна пуля — и меня нет. Товарищи мои, вероятно, уже погибли. Рукавишников лежит мертвый. А я тут веду переговоры о том, как подороже продать свою жизнь. На лице моем, вероятно, появилось неуверенное выражение. Немец что-то почувствовал, и его охватила тревога. Последний шанс на спасение уходил из его рук, и вместе с ним исчезали долгие годы его будущей умиротворенной, богатой жизни на отцовской вилле где-то под Бохумом, исчезали родовой парк, аллейка с гипсовыми фигурами, ночные бары, красивые девушки, пылающий камин с массивным вольтеровским креслом, в котором сидит старый отец, старый, всеми уважаемый Отто Бухмаер, собственник контрольных пакетов акций нескольких крупных фирм. Оберштурмфюрер смотрел на меня с ненавистью и одновременно с надеждой, с какой-то детской мольбой в глазах. И тут он сказал последнее, чем мог, как ему казалось, поколебать мое внутреннее сопротивление.
— Если мы спасемся, я обещаю вам солидную долю в акциях моего отца, — прошептал он с нажимом на слове «солидную». — Мне известно, что наши заводы остались невредимыми. Американцы бомбардировали преимущественно гражданские поселения. А мой старичок занимается оборонной индустрией… Короче, вы станете миллионером.