Мистер Воген разрыдался и нежно погладил бутылочку.
Уимзи, у которого от шума разрывалась голова и в ушах гудело, будто он сидел в машинном отделении, осторожно поднялся и отошел. Кто-то затянул венгерскую песню, плита уже раскалилась добела. Жестом он дал понять Марджори, что с него хватит. Она сидела в углу в окружении нескольких мужчин. Один из них, видимо, читал ей собственные стихи, придвинувшись к ее уху вплотную, другой же под одобрительные возгласы остальных что-то рисовал на обратной стороне конверта. Весь этот шум сбивал певицу, которая в конце концов остановилась посреди такта и в бешенстве закричала:
– Сколько можно! Все галдят! Прерывают! Это невыносимо! Я сама себя не слышу! Прекратите! Я начну с самого начала.
Марджори вскочила с места, извиняясь.
– Я такая бессовестная – извините, Нина, что плохо слежу за вашим зверинцем, – мы совершенно несносны. Мария, простите, я сегодня не в духе. Наверное, лучше заберу Питера и сбегу. Заходите ко мне как-нибудь, дорогая моя, и спойте, когда мне будет получше и я свободнее смогу с вами разговаривать. Спокойной ночи, Нина, было ужасно весело, а вы, Борис, знайте – это лучшее из всего, что вы написали, правда, я не все расслышала. Питер, объясни всем, что я сегодня совсем не в настроении, и забери меня отсюда.
– Чистая правда, – отозвался Уимзи, – сами понимаете, нервы, так что какие уж тут манеры.
– Манеры, – неожиданно взревел бородатый господин, – это буржуазно!
– Полностью с вами согласен, – сказал Уимзи. – Та еще дрянь, одни бессмысленные ограничения. Пойдемте, Марджори, или мы скоро докатимся до вежливости.
– Значит, так, я начну опять с самого начала, – объявила певица.
– Фух! – выдохнул Уимзи уже на лестнице.
– И не говорите. По-моему, я просто святая, что все это выношу. Зато вы встретились с Богеном. Скажите, забавный экземпляр, такой тюфяк?
– Да. Но думаю, он не мог убить Бойза. Мне нужно было на него посмотреть, чтобы убедиться. Куда дальше?
– Попробуем заехать к Джои Тримблсу. Там обосновалась вся оппозиция.
Джои Тримбле занимал мастерскую над конюшнями. Внутри была такая же толпа, такой же дым, такая же селедка и еще больше выпивки, духоты и болтовни. А в придачу – слепящий электрический свет, граммофон, пять собак и резкий запах масляной краски. Ожидали Сильвию Марриот. Уимзи сам не заметил, как его втянули в дискуссию о свободной любви, Д.Г. Лоуренсе, похотливой природе ханжества и аморальности длинных юбок. Однако вскоре он был спасен появлением мужеподобной дамы средних лет со зловещей улыбкой и колодой карт, которая тут же принялась предсказывать всем судьбу. Вокруг нее уже столпились гости, и в этот момент вошла девушка и объявила, что Сильвия подвернула лодыжку и не приедет. Все с сочувствием протянули: “Бедняжка, какая жалость!” – и мгновенно о ней забыли.
– Удерем по-тихому, не прощаясь, – сказала Марджори. – Никто не заметит. Нам повезло, что Сильвия подвернула лодыжку, – так мы точно застанем ее дома, и она никуда от нас не денется. Иногда мне хочется, чтобы они все себе что-нибудь подвернули. Притом что вообще-то работы у них отличные. Даже у тех, кого мы видели у Кропотки. Подумать только, когда-то и мне все это нравилось.
– Мы с вами стареем, – сказал Уимзи. – Простите за грубость. Знаете, Марджори, мне ведь скоро будет сорок.
– Вы хорошо держитесь. Правда, сегодня, Питер, вы какой-то измученный. В чем дело?
– Ничего, кроме среднего возраста.
– Осторожнее, не то еще остепенитесь.
– Ну, я уже много лет веду себя вполне степенно.
– О да, ваш Бантер, ваши книги. Иногда я вам завидую, Питер.
Уимзи промолчал. Марджори посмотрела на него чуть ли не с тревогой и взяла его за руку.
– Прошу вас, Питер, будьте счастливы. Вы всегда принадлежали к тому спокойному, благополучному сорту людей, которых ничто не может выбить из колеи. Пожалуйста, не меняйтесь.
Уже второй раз Питер слышал просьбу не меняться. И если в первый раз он безумно обрадовался, то теперь ужаснулся. Пока их такси плавно катилось под дождем по набережной, он ощутил тупую и злую беспомощность – первое предупреждение о неотвратимых переменах. Он мог бы воскликнуть, как отравленный Этельф в “Трагедии дурака” [48]: “Я меняюсь, меняюсь, бесповоротно меняюсь!” Независимо от того, ждет его в этот раз успех или поражение, жизнь никогда уже не будет прежней. Не потому, что несчастная любовь разобьет его сердце, – нет, безудержные страдания юности для него уже миновали, но он чувствовал, что, освободившись от иллюзий, утратил нечто важное. Отныне каждый беззаботный час будет большим достижением, завоеванием – очередным топором, бутылью в футляре или охотничьим ружьем, спасенным новым Робинзоном с тонущего корабля.
И в первый раз в жизни он засомневался, хватит ли ему сил осуществить задуманное. Уже случалось, что при расследовании к делу примешивались его личные чувства, но еще никогда они не влияли на его способность ясно рассуждать. Теперь же он действовал как в тумане, наугад хватаясь за ускользающие, ложные версии. Он задавал вопросы наобум, постоянно сомневаясь, и если раньше сжатые сроки его только подстегивали, то теперь они пугали его и сбивали с толку.
– Прошу прощения, Марджори, – сказал он, выходя из оцепенения, – боюсь, сегодня со мной ужасно скучно. Видимо, кислородное голодание. Не возражаете, если я приоткрою окно? Так-то лучше. Хорошая еда и немного свежего воздуха – и я до старости лет пропрыгаю, как горный козел. Когда я, желтый, лысый и заключенный в незаметный корсет, буду тащиться в ночные клубы моих праправнуков, люди будут показывать на меня пальцем и говорить: “Смотри, смотри! Это тот самый несносный лорд Питер, знаменитый тем, что за последние девяносто шесть лет не сказал ни одного разумного слова! Он единственный из всех аристократов избежал гильотины во времена революции 1960-го. Мы держим его детям на потеху”. А я буду трясти головой с новехонькими зубными протезами и отвечать: “Эх, вот мы в свое время веселились! Не то что эти правильные, смирные бедолаги!”
– Если они действительно будут такими дисциплинированными, все ночные клубы к тому времени прикроют, и таскаться вам будет некуда.
– О нет, природа свое возьмет. Они будут отлынивать от Государственных Коллективных Игр и украдкой пробираться в катакомбы, чтобы поиграть в солитер [49]за чашей нестерилизованного снятого молока. Нам сюда?
– Надеюсь, наверху есть кто-нибудь, кто может нас впустить, – раз уж Сильвия повредила ногу. Да, слышите шаги? Это вы, Эйлунд! Как Сильвия?
– Хорошо, только сильно опухла – в смысле, лодыжка. Подниметесь?
– К ней сейчас можно?
– Все в полном порядке.
– Тем лучше. Со мной лорд Питер Уимзи.
– О, как поживаете? – обратилась к нему девушка. – Вы ведь занимаетесь расследованиями, да? Наверное, пришли из-за какого-нибудь трупа?
– Лорд Питер занимается делом Гарриет Вэйн, помогает защите.
– Серьезно? Как хорошо! Рада слышать, что кто-то за это взялся.
Эйлунд была невысокая, полная девушка со вздернутым носом и боевым огоньком в глазах.
– И что вы об этом думаете? Я считаю, он сам это сделал. Бойз ведь был из тех, что без конца ноют, жалеют себя. Сил, ты слышишь? Пришла Марджори и привела парня, который собрался вытащить Гарриет из-за решетки.
– Немедленно веди его сюда! – донесся до них ответ.
Распахнув дверь, они оказались в небольшой комнате, обставленной с суровой простотой, – скромном жилище молодой женщины в очках, которая сидела в моррисовском [50]кресле, положив забинтованную ногу на чемодан.
– Я не могу встать, потому что, как говаривала Дженни Рен, у меня спина болит и ноги не слушаются [51]. Кто же храбрый защитник, Марджори?
48
Драма в елизаветинском духе “Книга шуток со смертью, или Трагедия дурака” английского писателя Томаса Ловелла Беддоуза (1803–1849). Построена на жажде мести и убийствах, некоторые сцены написаны в “вычурном готическом стиле”.
49
Игра с фишками на доске, приобретшая особую популярность в Европе в XVIII и XIX веках. Двигаться можно по горизонтали и вертикали, “перепрыгивая” каждый раз через другую фишку; цель игры состоит в том, чтобы на доске осталась всего одна фишка. Происхождение игры предположительно связывается с узниками Бастилии, однако изобретатель ее неизвестен.
50
Кресло с регулируемым наклоном спинки и снимающимися подушками, названное по имени Уильяма Морриса (1834–1896), английского поэта и художника-прерафаэлита, который также занимался декоративно-прикладным искусством.
51
Дженни Рен – кукольная швея, героиня романа Ч. Диккенса, “Наш общий друг”. Перевод с англ. В. Топер.