Били сейчас уже не столько для того, чтобы выбить признание: все про всех давно знали, только доказательств не было. А к стенке без доказательств — извините, не тридцать седьмой год. Признается — хорошо, нет — ну и черт с ним. Били сейчас для того, чтобы подорвать здоровье и внушить страх. У кого есть страх — тот сразу расколется. А у кого нет — того будут бить, пока не устанут. Или — пока следователь не придет. Но в любом случае — бить будут, чтобы раз и навсегда сломать.
Пацана ничего не спрашивали, били молча и как-то равнодушно. Сначала — по очереди пороли шлангами, один уставал, начинал пороть другой. В шлангах не было никакого утяжеления — все прекрасно знали край. Били всинь, но кости не ломали.
— Будешь говорить, сучонок? — спросил уставший от избиения сержант.
Пацан в ответ сплюнул на пол — слюна и кровь.
Старый противогаз на голову, шланг перекрыть. Потом дать дохнуть, еще перекрыть. Пацан потерял сознание, его привели в чувство и снова начали бить. Кто не боится — тот сдохнет…
Дежурство продолжалось.
— Этот так и не колется, товарищ майор…
Сухой как палка, коротко стриженный майор с въевшимся в кожу «афганским» загаром — под светом лампы его кожа от загара казалась серой — посмотрел на ощутимо робеющего перед ним начальника РОВД, полковника милиции
— Сколько?
— Двадцать два часа. И били его, и слоника, и ласточку — молчит как партизан. Два раза сознание терял.
— Фамилия?
— Долмин.
— Откуда узнали?
— Да его же кореша и сдали. Так… шпана.
— Каратист?
— Так точно. У Боровского занимается… Дурь… такая вышла, помните, указ был о запрете каратэ. Вот, его посадили. В зоне в авторитеты выбился, сейчас откинулся, арендовал зал в подвале, набрал пацанов. Пристяжь себе. Рекетирует.
— То есть? — не понял майор
— Деньги вымогает. Цветочники, торговцы на рынке. У всех же дела левые… в милицию не заявят. Остальные раскололись. А этот — молчит.
— Благополучный?
— Да вроде как да, товарищ майор, сигналов не было, на учете не состоял. Отец в Аэрофлоте, на международных рейсах летает. Благополучная семья, сам парень прикинутый. Мы думали, он же первый и запоет…
— Лет ему сколько?
— Семнадцать почти.
Пойдет…
— Прекращайте это. И дайте… палку… как там у вас.
Слово «дубинка» тогда было не в ходу, только привыкали. Вроде как не было принято — бить советского человека палкой.
Повинуясь взгляду начальника, один из ментов отстегнул и протянул армейскому майору коротенькую раскладную дубинку, заводскую, с алюминиевой накаткой, чтобы удобнее было держать. Еще один — открыл перед ним дверь.
Майор безошибочно нашел лестницу, спустился вниз. Какой-то шнырь из пятнадцатисуточников — мыл пол, он поспешно отступил в сторону, давая дорогу. Майор опустился в пердельник, там были камеры для предварительно задержанных, там же избивали и пытали.
Майор постучал палкой в дверь камеры, на стук высунулся валуховатый сержант. Все можно было прочитать на лице — лимита, откуда-то из сельской местности… Рязань, Тверь… по комсомольскому набору, живет в общаге, выслуживается перед начальством как может, отпора никогда не получал, труслив, трусость скрывает хамством, отыгрывается на задержанных — в каждом РОВД существует неофициальная группа для избиений, в том числе и в таком проблемном, как Солнцевский. Он открыл потому, что с той стороны могли стучать только свои, увидел незнакомца, хотел послать подальше, но встретился с ним взглядом — и слова застряли в горле.
КГБ! Проверка приехала! Теперь п…ц!
Сержант с трудом удержался от того, чтобы обмочиться от страха. Он знал, что проверки идут лютые и срока получают — по полной программе.
— Выйди
Сержант поспешно выскочил за дверь, оставляя офицера одного в камере
— Я майор Сухоруков Константин Васильевич, воздушно-десантные войска — сказал майор, помогая избитому пацану подняться — тебе один день на решение. Те, которые с тобой были — тебя и сдали, Долмин, все про тебя рассказали. Это не друзья, это г…о. У нас — такого нет, у нас молчат до конца. Как ты сейчас молчал. Если хочешь с этой блатотой по жизни идти, ларьки ломать — не возражаю. Пойдешь в тюрьму, потом и лоб зеленкой намажут. Если хочешь служить Родине — явишься вот по этому адресу. Не далее чем завтра. То, что тебе семнадцать лет, я знаю, будешь сначала как курсант ходить, как будет восемнадцать — официально призовем. Теперь пошли отсюда…
Сержант поспешно открыл дверь камеры. Выпустил сначала обнаглевшего, еле идущего, но так и не сломавшегося малолетку, затем офицера
— На держи… — протянул ему палку Сухоруков
Сержант, взяв палку, как-то странно всхлипнул, замер — а потом неловко, боком упал на мокрый бетонный пол, скуля от боли — когда майор с задержанным были в конце коридора.
США, Вашингтон
01 июля 1988 года
Выход на контакт советского офицера высокого ранга, фактически резидента КГБ в Кабуле, одно из ключевых точек холодной войны — застал американцев, что называется со спущенными щтанами. Никто не был к этому готов.
Старшим (и единственным) офицером от ЦРУ на месте — был Милтон Уорден. Опасаясь, что информация, даже зашифрованная попадет в советскую сеть радиоэлектронного перехвата — он лично полетел обратно на американский корабль, крейсирующий у берегов Пакистана. Сообщить информацию, даже шифром, нельзя было и оттуда — с высокого борта десантного судна был виден советский «траулер», постоянно преследующий американское десантное соединение. Никто толком не знал, что сумел сдать Эймс русским, к тому же — до этого был разоблачен стукач в АНБ и никто до конца не мог быть уверен в стойкости шифров. Единственной надежной системой передачи зашифрованной информации был Степданс (чечетка), но его не было ни на десантном корабле ни в Пакистане. Уорден связался с Лэнгли и эзоповым языком объяснил ситуацию. Там вначале попытались пробить разрешение на пролет американского десантного вертолета в Дели, где было посольство США и где Степданс был. Нарвались на вежливый отказ, по сути представлявший собой посыл по известному адресу. Колебавшаяся в конце восьмидесятых Индия после советского ядерного блицкрига, уничтожившего пакистанскую военную элиту и пакистанскую ядерную программу — твердо встала в фарватер Советского союза и американский военный вертолет в собственном воздушном пространстве Индии и на три буквы не был нужен. В итоге — загрузили тяжелый десантный «Sea Stallion», на котором Милтон Уорден под охраной нескольких морских пехотинцев полетел в сторону Саудовской Аравии, где в посольстве был Степданс и его уже ждали. Сказать, что этот полет был опасным — значит, ничего не сказать. Обстановка в Персидском заливе и особенно в Ормузском проливе была крайне нездоровой, все шло к войне между США и Ираном. И Ирак и Иран атаковали нефтяные танкеры, американский военно-морской флот проводил танкерные конвои. На островах в Ормузском проливе были иранские ракеты земля-воздух, в том числе средней дальности. Были у Ирана и истребители, вполне современные на тот момент Фантомы и F14. Это с одной стороны, а с другой стороны — был насквозь просоветский Йемен. Даже два Йемена — Северный и Южный. Полет ночью, по неподготовленному маршруту без нормального эскортирования истребителями — мог закончиться трагедией. Но каким-то чудом — они пролетели нормально.
Трагедия — по странному стечению обстоятельств — произошла буквально на следующий день, когда ракета, выпушенная с крейсера УРО Vincennes сбила гражданский аэробус авиакомпании Иран Эйр и угробила двести девяносто человек. Это стало причиной того, что морским пехотинцам, охранявшим Уордена пришлось вместе с ним вылететь в США гражданским рейсом, а вертолет CН-53, на котором они прилетели — пришлось подарить правительству Саудовской Аравии. Но все это будет позже.