Демьянюк был тяжелым. Черт, когда он был духом, его все звали «шибздик», потому что он был самым мелким в призыве! А теперь — он почти не двигался с места, и ефрейтор тащил его рывками. Ткань выскальзывала из рук, пальцы саднило.
Но вытащил…
— Тащи назад, ну! — прикрикнул он на Борисова
Тот не ответил — и Демьянюк вдруг понял, что Борисов тоже ранен…
С…а…
Борь Борич лежал намного дальше, он почти добежал до лежавшего в луже крови Лиса, младшего лейтенанта Лисовецкого. Ефрейтор тоже решил рискнуть — под прикрытием здания он метнулся вперед, шаг, два, три и упал. Ободрал лицо, руки, пуля ударила совсем рядом.
— Борь Борич!
Бах!
Ему показалось, сначала, что ему бросили в лицо песком… даже камнями… Лицо, вытянутая вперед рука — начали неметь, но он был в сознании и в ситуацию въезжал…
Пулемет был где-то рядом, он ошибся, думая, что тот бьет с опушки леса. Пулемет странный — трескучий, звук как у автомата — но поливает только так…
Не чувствуя ранений — только странное онемение — он перевалился на бок. Одной рукой как-то справился с автоматом, примостил его, дал очередь. Автомат сильно взбрыкнул, большая часть пуль ушла не пойми куда…
Тело старшего прапорщика вдруг странно дернулось — снайпер. Увидел угрозу и охотится за ним…
Рядом, где-то сзади вдруг загремели разом два автомата, а кто-то — схватил его за ногу и с силой потащил…
Поскольку у КГБ СССР сил явно было недостаточно: обеспечивали визит американской делегации, была информация о подготовке террористического акта — Альфа большей частью оставалась на обеспечении в Москве. Вымпел — те из Афганистана не вылезают, да и для их задействования внутри страны нужна санкция Политбюро, которую не дадут — справляйтесь, мол, своими силами. В составе ленинградского УКГБ частей специального назначения не было. Поэтому — к обеспечению мероприятия привлекли воинскую часть 5402 — специальную моторизованную часть милиции, ленинградский полк.
Специальные моторизованные части милиции — практически неизвестное силовое подразделение Советского союза. Оно комплектовалось военнослужащими срочной службы, вооружалось как внутренние войска — но в отличие от внутренних войск, привлекавшихся только к обеспечению крупных мероприятий — СМЧМ несли повседневную службу по охране общественного порядка. Им выдавалась милицейская форма и удостоверения сотрудников МВД, при несении службы они представлялись сотрудниками милиции, раскрывать свою принадлежность к СМЧМ им категорически запрещалось. В отличие от обычных сотрудников милиции, которым и ПМ то часто не выдавали (а ну как что случится!) — эти были вооружены автоматами (каждый боец!) и правила применения оружия у них были немного другими…
Отличились они почти с самого создания. В семидесятые — восьмидесятые на Кавказе и Средней Азии началась сильная криминализация и начал поднимать голову сепаратизм. Об этом никто не говорил, «обобщать» запрещалось — но это было. Местные баи зарабатывали бешеные деньги, создавали дружины и бригады, колхозы превращались в повязанные круговой порукой криминальные сообщества. Экономическая сила — стремилась перерасти в политическую: как только приезжали проверяющие так начинались поджоги и беспорядки, тщательно спланированные. Власти знали, куда не стоит соваться, чтобы не начались беспорядки и Москва не начала задавать вопросы. Милиция на местах смотрела в другую сторону — кто подкуплен, кто запуган, а кто и вообще — родич. И только они, призванные по призыву русские пацаны — как могли отстаивали интересы центра в таких местах.
Местные называли их «Черная сотня» и боялись как огня. Зная об этом, они красили форму в черный цвет, получая нагоняи от своего командования. И дальше — шли и делали то, что считали нужным. Иногда — страх перед властью в каком-нибудь горном захолустье держался только на них — а уважения к власти уже не было.
Сержант Александр Чадов в каком-то смысле был побратимом ефрейтора Мищенко — если бы они встретились в другой остановке да поговорили — выяснилось бы, что у них много общего. Один родился на улице Слесарей в Свердловске, другой и вовсе — с Васьки. Васильевский остров Ленинграда — хулиганье из хулиганья там. Начал качаться — исключительно для того, чтобы участвовать в пацанских драках. Дрались жестко, кость в кость. Не до первого трупа, как в Казани — но сотрясение мозга чем-то экстраординарным не считалось. Чадов, он же Чад — раздобыл где-то цепь от мотопилы, сложил вдвое, обмотал часть изолентой в несколько слоев. Как вмажешь — так поллица свезет.
От тюрьмы его спас милиционер. Настоящий, каких было все меньше и меньше. Еще войну захвативший. Коллеги липовали тогда по черному… он тоже липовал, но в отличие от коллег он видел свою задачу и в том, чтобы кого-то спасти. Обостренным чутьем фронтового командира на Волховском фронте, у которого в части личный состав иногда раз в неделю менялся — он выбирал внешне совершенно обычных пацанов, ничем не примечательных — таких же наглых, разболтанных, хамящих как и все остальные — и начинал работать с ними. Вызывал. Говорил. Жестко, по-мужски — не так, как тетенька из ИДН, на которую эти ухари, короли ленинградских проходняков просто болт забили. Со многими получалось — двое даже служили в его подчинении в УГРО и не было для блатных страшнее врагов чем они, идейные, те, кто знает улицу назубок и отвергает ее сознательно — а не просто отбывает номер и «рубит палки». Вот и Чадова — этот мент, пользуясь тем, что на него не было ни судимостей, ни учетов и семья нормальная, хоть и без отца — запихал в Специальную моторизованную часть милиции. Поближе к дому служить.
Чадов показал себя во время прописки. Новобранцев поднимают ночью, заставляют ползать под кроватями. Потом каждый читает клятву сынка, стоя на табурете — «сало, масло сам не жрать, старикам все отдавать»… и все такое. Потом, как только клятва прочитана — табуретку вышибают из-под ног и сынок падает. Окончание прописки — сынок снимает штаны, встает раком и кто-то из дедов со всей силы прикладывает его ремнем по заднице — чтобы звезды отпечатались.
Чадов, пацан гордый и не сломанный — выдержал ровно до клятвы сынка.
Одного деда комиссовали — тяжелая черепно-мозговая травма от удара табуретом. Двое попали в больницу.
Командир не захотел поднимать скандал — за неуставняк сильно попадало, можно было накликать проверку и оргвыводы. Продержав Чадова на губе столько, сколько возможно, его отправили обратно в казарму. Туда — он вернулся уже дедом.
Сейчас — сержант Чадов и еще несколько его сослуживцев — мчались по трассе, ведущей в Финляндию. Сам Чадов — был в Урале, он сидел у кабины и напевал какую-то песенку из «ритмов зарубежной экстрады».
— Э, Чад, о чем песня то… — толкнул его Бурак, кряжистый, деревенский увалень, который мог ударом свалить бычка — не понты, проверяли, когда их дернули в подшефное хозяйство на картоху. Но в отличие от Чадова — этот силач, когда пришла его очередь, покорно снял штаны и подставил дедам задницу…
— О бабах… — бросил Чад
Насколько он помнил — эту песню пела Сандра. Пышечка такая из ФРГ, кудрявая, красивая. Ее плакат — оголенное плечо, сексуальный взгляд — нелегально висел в казарме, офицеры старались не замечать…
— Пам-па-ра-рам, пам-па-ра-рам, по бабам… — затянул шуточную киевлянин Грицюк, который попал в Ленинград не иначе как по блату. У баб он успехом не пользовался, только что петь и оставалось. Вечно прыщавая рожа… тьфу.
Бурак толкнул Чада в бок. Он воспринимал его как старшего товарища, городского — и Чад был не против, потому что вместе они — если и не десяток положат, то пять — семь человек точняк.
— Э, Чад, а чего там…
Надо было понимать — они ехали в Урале, а когда Урал едет, да еще на скорости — услышать можно только прямое попадание танкового снаряда.