А когда-то слова были, много слов, но потом все они — вперемежку с плачем, упреками, отчаянными мольбами и ненавистью — вытекли из нее, как квас из цистерны, и теперь в ней одна сплошная пустота, гулкая и бессмысленная. Если бы Трофим раньше объявился, хотя бы месяца на три, она бы обрушила на него всю силу своей тоски, гнева, обиды, ненависти и любви!.. Но как хорошо, что он не появился раньше.
— Женя, я понимаю, я поступил очень некрасиво и ты на меня сердишься, тебя трудно за это осуждать. И все-таки я тебя прошу — попробуй меня понять, мне тоже было непросто, — наткнувшись как на препятствие, на Женькин спокойный взгляд, Трофим на секунду замолчал, как будто растерял все свои слова… Хотя ей вообще трудно представить, что можно сказать в этой ситуации.
Как все это нехорошо, какой-то фарс! Женьке захотелось встать из-за стола, подойти к стеклянной витрине и изучить меню имеющихся блюд, — все что угодно, лишь бы не видеть эту маленькую голубую жилку, подрагивающую на Трофимовском виске. Не слышать милую французскую «р», звучащую так неуютно в этом прозрачном глупом кафе. Когда-то все это было уместно, и нервный висок, и полуопущенные тяжелые веки, и мягкий баритон… в те времена она готова была слушать Трофима так долго, что он уставал от разговора, а она все слушала и смотрела нa него не отрываясь… И тогда ей был неважен смысл произносимых им слов, а вот теперь ее угнетает бессмысленность их беседы.
— Ну, хорошо, Трофим, если тебе это нужно, я скажу тебе… Мне было очень плохо, когда ты вот так вот ушел — ни слова, мне не сказав, не объяснив ничего. Мне казалось, что я заслуживаю лучшего, а ты только позвонил, и посчитал дело сделанным. Я, конечно, догадывалась, что дело в другой женщине, но опять-таки, никак не думала, что это Лада. Ну да бог с вами обоими, простить я тебя, не смогу, тут уж извини, но и зла вам тоже не желаю. Все? Зачем тебе была нужна эта встреча, к чему это все?
Нет, она все-таки не выдержала. Начала говорить так спокойно, рассудительно, а закончила речь на высокой дрожащей ноте. Так не годится. Почувствовав, что ее руки сжаты в кулаки, Женька медленно расслабила ладони и положила их на стол перед собой, рассматривая свои тонкие пальцы с узеньким золотым перстеньком, маминым подарком. Разноцветные фианиты блеснули, и Женька со вздохом оторвала от них взгляд и поднялась. Все, с нее хватит. Лучше она потратит время, оставшееся до назначенного Венеркой часа, на прогулку по людному веселому Проспекту. А Трофим пусть остается и торжествует… Она ведь доставила ему удовольствием своим признанием, разве нет? Мужчины ведь любят, когда женщины страдают из-за них, мама ей всегда это говорит.
— Жень, подожди, — Трофим засуетился, пытаясь одновременно помочь одеться Женьке и натянуть свою куртку. Бросив на стол деньги, он поспешил следом за Женькой и даже умудрился открыть ей дверь, когда она выходила. — Я тебя провожу, я не хочу, чтобы ты вот так ушла, мне еще многое нужно тебе сказать!..
Почти до самого Венеркиного дома они шли вместе. Трофим привычно взял ее под локоть, и Женьке пришлось — так, как она это делала всегда… целую вечность назад! — подстраиваться под его широкий шаг и идти с ним в ногу, прислушиваясь к дружному стуку каблуков по мокрому и грязному асфальту. Снег, падающий сверху мокрыми комками, красиво кружился у них перед глазами, изо всех сил намекая на романтику, но, упав на землю, тут же растекался грязными лужами, и Женьке было неприятно на него наступать. Ее серый костюм влажно прилип к ногам, челка, выглядывающая из-под капюшона, в один момент стала мокрой и превратилась в три тоненькие красные сосульки. Но хуже всего оказалось то, что она не могла никуда убежать от Трофима, и вынужденно слушала все, что он говорил ей, с каждым шагом все больше и больше желая одного — ничего не знать, ни о чем не догадываться, не понимать ни единого слова! Или хотя бы услышать и тут же все забыть! О Трофиме, о Ладе, об истории их внезапной любви, которую — зачем? кому это было надо? — ей только что так подробно изложили!
На троллейбусной остановке они распрощались, Женька свернула через арку во двор, а Трофим, постояв немного и поглядев ей вслед печальными глазами, ушел… Правда, через минуту Женьке пришлось бежать за ним, чтобы забрать свой пакет с подарком и туфлями, которые Трофим чуть не унес с собой… Во второй раз ей было сложнее избежать его настойчивости, но на его предложение «встретиться еще раз» она опять сказала, нет. Зачем? Если им и было что сказать друг другу, то все уже сказано.
Сказать Трофиму «нет» — его фразам и взглядам — было несложно, и Женьке почти ничего не стоило покачать головой, когда он в сотый раз настаивал на чем-то, просил и уговаривал ее, но… Как же тяжело было отказать его рукам, обнявшим ее, погладившим ее плечи, охватившим ее ладонь! И губам, которые как будто забыли о том, что Женька больше не принадлежит им, и целовали ее, и в щеки, и в лоб, и даже почти прижались к ее рту, добиваясь ответной страсти!.. Но Женька вывернулась из объятий Трофима и убежала, нелепо прижав к боку пакет. Неприятно, странно, нечестно! Как будто это не ее предали, а она предала! — так больно и ненужно прозвучало ее «Нет»!
Однако Трофим скрылся из виду, и она тут же успокоилась. Впереди славный вечер, и проведет она его с людьми, которые ни сном, ни духом не ведают о Женькиных проблемах… Как будто в ее жизни нет никакого Трофима. Но ведь и, правда, нет. Он ушел, упрямо уверенный, что они встретятся, как только он этого захочет, и она позволила ему уйти вот так — не бросила напоследок упрека, не припечатала обидным словом. Словно взяла и тихо захлопнула за ним дверь в свою жизнь, в которой его отныне не будет, никогда, она не пустит его. Понять Трофима она сумела, а вот простить… не стоит ждать от нее невозможного.
— А потом, ближе к лету, продадим дачу и разменяем нашу трехкомнатную на две отдельные квартиры с доплатой. Мама хочет, как она выражается, пожить по-человечески, ну и чтобы я была устроена… А мне все равно, — Женька равнодушно поболтала в руке стакан с апельсиновым соком и залпом выпила его, потом подтянула поближе к себе маленькую чашечку кофе. Выхватив из вазы шоколадную вафлю, с удовольствием захрустела ею, глядя на Венеру, сидящую за столом напротив и завершающую утренний марафет. — Нет, за маму я очень рада, конечно, и если она так хочет, то ради бога.
— Ну и зря тебе все равно. Будешь жить отдельно от матери, и ей хорошо — сама подумай, женщина замуж выходит, не просто так тебе, а тут дочь взрослая под ногами путается! Так что все правильно… И у тебя полная свобода — кого захочешь, того в дом и приведешь! — Венера придирчиво глянула в зеркало и слегка подправила карандашом правый глаз. Отражение посмотрело на нее раскосыми черными глазами, и девушка довольно отложила косметику в сторону и присоединилась к Женьке, пьющей кофе с вафлями.
Вчерашний праздник прошел бурно и плавно перетек из камерного действа у Венеры в квартире в глобальное торжество в ночном клубе «Джуманджи». Женьке даже пришлось звонить матери, а то та бы вся извелась, не зная, где дочь и что с ней… Потом они зашли в «Гран Мишель», затем — в «Маргаритку»… Или сперва в «Маргаритку»? Некоторые тонкости праздника наутро вспоминались слабо, однако в одном Женька уверена на сто процентов — давно уже она так не отрывалась! Наверное, с первого курса, когда она только-только познакомилась со своими однокурсниками и они дружно разведывали «горячие точки» родного города.
Правда, у всякого бурного веселья есть обратная сторона — утром ужасно болит голова. Венера как врач выдала им обеим по две таблетки аспирина, но Женьке это средство слабо помогло, да и у самой Венерки, пока она красилась, руки так тряслись, что она пару раз едва не попала себе карандашом в глаз. Но после контрастного душа и двух чашек обжигающе горячего кофе жить уже можно, пусть даже с гудящей головой и вялым телом.