Бородач
Я высматривал его целый день. Ниже в горах видишь его не часто. Ищешь глазами силуэт, плывущий над зубчатым гребнем скал. Увидишь и сразу узнаешь: узкие соколиные крылья, хвост похожий на ромб. Хоть он и гриф, но в полёте не похож на грифа. У грифов крылья как два широких полотенца с махрами на концах. И хвост развёрнут веером. А бородач как лёгкий стремительный сокол. И только рост у него грифовый: крылья в разлёте почти что три метра!
Сегодня мне не везло, ни один бородач на глаза не попадался — ни в небе, ни на скале. А ведь должен где-то быть.
Я совсем ослабел. Ноги как ватные, дыхание хриплое. Я опустился на склон и впал в какое-то забытьё. Камни давили под рёбра, пахло сухой, обдутой ветром землёй. И казалось, что земля эта качается, как на волнах. Приступ горной болезни подобрался и начал ломать. Очнулся я от нарастающего шипения и свиста, С таким шумом ползают по сухим склонам, завиваясь воронкой, пыльные смерчики. Я поднял голову. Прямо на меня, скользя, летел бородач. В огромных крыльях, как в проводах осенью, тоскливо и уныло засвистывал ветер. И глаз с красным ободком сверкал холодно и пронзительно. Бородач покачивал тяжёлым клювом, и пучок чёрной бородки дрожал на ветру. С шипеньем и свистом, как ураган, пронёсся он надо мной, и волосы на голове зашевелились от ветра. Бородач повернул носатую голову, и красный глаз его смотрел теперь на меня из-под крыла через плечо. Бородач ещё надеялся, что я не пошевелюсь, что я не живой. Но я встал на колени и погрозил ему кулаком.
Гриф сразу потерял ко мне интерес, отвернулся и, как самолёт на подъёме, вдруг пошёл ввысь. И прямо на глазах стал уменьшаться: вот ростом с ворона, вот с пустельгу, а вот и с ласточку. И исчез. Мои глаза, ослеплённые сиянием неба и солнца, не видели уже ничего. Но он с ослепительной высоты, наверное, глядел на меня. Только живой я был не нужен ему.
Джейраньи зеркальца
Джейраны издали кажутся белыми. Словно несётся в степи стайка солнечных зайчиков. Это взблескивает атласное пятнышко на задних ногах — джейраньи «зеркальца». Они такие яркие, такие атласные, такие белые, что хоть глаза жмурь. По этому блеску джейраны и находят друг друга в пустынной безбрежности.
Лягут джейраны — зеркальца под себя спрячут. Побегут — выставляют напоказ: за мной, друзья, — вот он я! Джейраны бегут — словно птицы летят. Лишь на миг ударяют о землю копытцами и снова взлетают на воздух. Так скачет по воде ловко брошенный плоский камешек: только вместо водяных кругов-блинчиков завиваются из-под джейраньих копыт смерчики пыли.
Птичьей вереницей мчатся джейраны. В рожках-лирах ветер поёт. Чёрные хвостики торчат дыбом, И каждый задний смотрится в «зеркальце» бегущего впереди.
Наблюдательная горка
У сипов чутьё на смерть. Диву даёшься, как они о ней узнают. Убьют охотники козла, спустятся в долину за лошадью, а когда вернутся — над козлом сипы сидят. Уходили — ни одного не было, а вернулись — целая стая. А от козла одни рожки да ножки.
Лошадь сорвётся с обрыва или пастухи требуху выбросят — сипы уже кружат. На поминки явились.
Ни одна трагедия не обойдётся без сипов. Узнают они о ней сразу. Словно им сообщают по телефону. В пустом чистом небе вдруг появляется точка. Точка растёт, приближается, уже видны крылья, блестит белый пуховый воротник вокруг голой шеи. За первым сипом тянет второй, за ним третий. В иных горах можно всё лето прожить и не увидеть ни одного сипа. Но если пастухи выбросят овцу околевшую — они явятся сразу невесть откуда. Рассядутся по скалам, как сгорбленные старухи. И станут высматривать: не подвох ли тут, не спрятался ли охотник с ружьём?
Сперва думали, что у сипов особое, какое-то сверхъестественное чутьё. Но оказалось, что чутья у них нет совсем.
Тогда решили, что у них зоркие, как телескопы, глаза. Глаза у сипов и в самом деле зоркие необыкновенно, но и в телескоп ведь не увидишь за скалами или хребтами! А сипы видят.
Мне кажется, я разгадал тайну сипов. Всё просто, пожалуй: они переняли приёмы пожарников. Вернее, пожарники следят по способу сипов. В разных местах города у них поставлены высокие каланчи. Дежурный наблюдает: не покажется ли где подозрительный дым? И если покажется, быстро определяет место, и пожарная машина мчится на пожар.
То же почти и у сипов. Только ещё лучше.
Как у пожарников, у них есть свои каланчи, наблюдательные вышки. Это высокие скалы, острые горы, с которых далеко видно во все стороны. На наблюдательных горках сидят сипы. Они как дежурные. Их маленькие, вроде бы подслеповатые глаза, всё замечают. Стадо туров цепочкой, осыпая копытами камни, карабкается по карнизу скалы. Может, сорвётся кто? Старый седой козёл-безоар сегодня не спускался на водопой. Может, он больше и не поднимется? Может, пора?
Идут в горы охотники. Во-он они, как два мураша на ладони. Что бы ни делали — всё на глазах у сипов! А там арба скрипит к скотомогильнику. Пора!
Между наблюдательными постами кружат в воздухе патрули. Их снизу почти и не видно. А они видят всё.
Увидев поживу, патрульный крутит над ней разведывательные круги. И если он не ошибся, если всё спокойно вокруг, патрульный, поджав крылья и свесив тяжёлые лапы, сжатые в кулаки, падает с неба на землю. Его падение как тревожный гонг на каланче! Падающего видит патрульный-сосед — сипы друг за другом следят ещё зорче, чем за землёй! Накренившись на крыло, он закладывает разворот и плывёт к месту происшествия. За вторым тянется третий: не напрасно ведь второй перестал кружить и потянул куда-то за гребень!
Плывущих в одну сторону патрульных сипов замечают дежурные с наблюдательной горы-каланчи. Они разом перестают дремать, чиститься. Все настораживаются и вытягивают шеи. Патрульные что-то нашли!
Сгорбившись и волоча крылья, бегут они к краю скалы и прыгают в пропасть. Подхваченные ветром, как мохнатые рыжие одеяла, взмывают ввысь и тянут вслед за патрульными. Они не чуют и не видят добычу. Но они знают, что она есть. Вот за теми хребтами и скалами, пока ещё за десятки километров от них.
По всем горам наблюдательные сиповы вышки. А над горами плавают сиповые патрули. Сипы следят друг за другом и терпеливо ждут. Ждут чужой смерти.
Огородники
— Посмотри-ка в бинокль, — говорит пастух. — Вот удивишься!
Я смотрю на зелёный склон. На нём стадо рогатых туров. Все они делом заняты: копытят копытами землю. Бьют передней ногой, как огородной тяпкой — так комки во все стороны и летят! По всему склону рыжие земляные комки вскопанной земли.
— Огороды копают! — смеётся пастух. — Картошку будут сажать!
Туры копытами землю дробят. То и дело носом тычутся — будто и в самом деле лунки делают под картошку.
— Картошка что! — говорит пастух. — У них похитрей дело: соль добывают! Всю зиму пресное ели, а теперь солонцуются. Теперь траву едят, как картошку, с солью.
Чесальная горка
Зачем я, чудак, поднимаюсь по снежнику, выбирая окованными ботинками ступеньки в снегу? Если тут соскользнёшь, то во-он только там остановишься! И не поднимешься..
Но не я один чудак — вот ещё следы чудаков. Не следы даже, а какие-то борозды-волокуши! То ли по-пластунски ползли вверх по снегу, то ли сверху шары снеговые скатывали. А может, и на спине вниз сползали, раз уж чудаки…
Ох уж эти загадки! Сам еле на круче стоишь, о себе в самый раз подумать, а тут ещё разгадки ищи!
Но «разгадка» в этот раз сама вылезла на животе из-за скалы. Горный козёл! Животом на снегу, передние копыта вперёд, задние вытянуты назад и ползёт вниз потихоньку. С горки катается. И даже бородой трясёт от удовольствия.