И когда вдруг из-за какого-то поворота дороги открылся внизу, вдали мерцающий океан огней Мехико, достающий до самого горизонта, как-то сам собой вдруг пришел главный вывод из всего виденного и слышанного. Интереснейшая страна. Интереснейшая культура. Интересные люди. И все-таки самым интересным из всего того, с чем мы здесь встретились, был сам Давид Альфаро Сикейрос, этот неистовый Альфаро, как зовут его друзья, и я решил, что завтра так и скажу, официально поздравляя с трибуны нового лауреата Ленинской премии мира.
Репортаж из-за облаков
В кабине полумрак. Ровно, убаюкивающе шелестят моторы. Густой слой облаков, лохматых, курчавых, белых, как шкуры овец, пасущихся на горных склонах, слегка позолочен неистово полыхающим солнцем. Земля где-то глубоко под нами, и, даже имея в руках карту, трудно определить, что там внизу — сухие ли равнины Индии, на которых желтеют клинышки и прямоугольнички вызревающих хлебов, зеленые ли холмы Пакистана или бесконечные нагромождения серых слоистых скал Афганистана, напоминающие апокрифические фрески древних художников.
Внизу — Азия. Но веселые, легкомысленные буддийские, суровые, напыщенные ламаистские боги и даже энергичный пророк Магомет, любивший, как известно, совать нос в чужие дела, должно быть, махнули рукой на наш самолет, затерявшийся в голубизне небес, и западный бог Морфей, сын Гипноса, незримо прокрался в его кабину. Пассажиры, населяющие чрево этого крылатого кита, неторопливо летящего из Дели в Москву, уже ощущают его присутствие. Они спят или дремлют, и даже хорошенькая индианка-стюардесса, похожая на старинную бронзовую ритуальную статуэтку, одетую в кокетливый мундирчик компании «Айр Индиа», уснула, свернувшись, как котенок, на одном из свободных кресел.
Справа от меня, на золотом фоне окна, будто бы вычеканен смуглый профиль Мухтара Ауэзова, славного казахского романиста и доброго товарища по этому дальнему путешествию. Во сне он сохраняет деловой, сосредоточенный вид, будто слушает нечто интересное на важном, ответственном заседании. Слева, через проход, в полумраке кабины вырисовывается седая голова Николая Семеновича Тихонова. У него утомленное лицо, тени залегли во впадинах под глазами. Все эти дни, проведенные нами на сессии Совета Мира в индийской столице, были до краев полны кипучей деятельностью. Ему, как главе нашей делегации, особенно доставалось, и вот он спит сейчас крепким сном альпиниста, только что закончившего длинный, трудный путь по неизведанным горным склонам, и во сне этом отдыхает каждый натруженный мускул, каждая клетка утомленного мозга.
Я смотрю на его характерное, мужественное лицо, с которого даже сон не стирает энергичного, динамического выражения, и вдруг появляется странное желание — вот тут, в самолете, плывущем над облаками, бог весть над какой страной, написать репортаж об этом хорошем русском человеке, рассказать о нем все, что я знаю, что доводилось наблюдать во время совместных странствий по белу свету, совместных свирепствований на разных международных трибунах, что доводилось слышать о нем от общих друзей.
А что? Неплохая мысль! Но на высоте нескольких тысяч метров чернилами писать нельзя. Потихоньку вынимаю из кармана спящего Ауэзова его шариковую ручку и начинаю сочинять то, что вы сейчас читаете.
С Николаем Семеновичем я впервые познакомился давным-давно, в дни своей ранней юности, познакомился неведомо для него и, скажем прямо, в крайне неблагоприятных для себя обстоятельствах. Был я тогда комсомольцем, работал в Твери на фабрике «Пролетарка» и по вечерам пропадал в Ленинском клубе на фабричном дворе, бывшем в нашем текстильном краю эпицентром молодежного кипения. Подвизался я там на ролях скромных, пописывал в стенгазету и играл баритональную партию на домре в оркестре народных инструментов. Играл плохо, с огорчением сознавал это, но душа рвалась к залитой огнями рампе, к общению с публикой и, что там греха таить, к аплодисментам.
Звездой нашего клуба была «Синяя Блуза». Она с успехом выступала не только на своей сцене, но и в рабочих столовках во время перерывов и даже на площади перед прядильной фабрикой в часы, когда дневные смены возвращались с работы. Пользуясь тем, что принимал некоторое участие в создании самодельных инсценировок для вышеупомянутой «Блузы», я уговорил ребят попробовать и мой артистический дар. И вот мне было поручено в интермедии между сценками, посвященными боевым и сугубо местным делам, изобразить старого голодающего индуса, рассказывающего трогательную историю об индийском мальчике, точнее, читающего в те дни чрезвычайно популярное стихотворение Николая Тихонова «Сами».