Уже в мерзлой деревянной щели, когда все кругом снова гудит и грохочет, он философским, я бы сказал, даже академическим тоном поясняет свою неоконченную мысль:
— Все-таки в жизни масса условностей… Легче показать себя глупцом, идиотом, как мы все сейчас и сделали, да, да, да, чем дать повод подумать, что ты, так сказать, трус… Сколько хороших людей гибнет из-за этого, так сказать, не за понюшку табаку. Это показывает: все мы в душе, как раньше говорили, штафирки, необстрелянные штафирки, наряженные в военную форму и наделенные воинскими званиями… Да, да, да, и вы, товарищ полковой комиссар, я ведь знаю вашу биографию… А вот там третьего дня настоящий солдат не постеснялся в таком вот случае повалить меня на снег, зарыться рядом и поливал меня предпоследними словами, пока не кончилась бомбежка… Вот это настоящая военная косточка. Да, да, да. Такого подстрелить трудно.
Мы привезли с собой целые охапки, что там охапки — горы корреспонденции. Но из-за метели наземная связь все эти дни, как и солнце, появлялась редко. По военному телеграфу едва успевали проходить оперативные сводки командования, политдонесения. Даже некоторые из наших старых корреспонденций продолжали лежать на столике нашего друга ДС — дежурного связи.
В телеграммах же, пришедших из «Гранита», наш начальник, полковник Лазарев, не без иронии интересовался, почему, мол, в такую горячую пору от нас ни слуху ни духу и как мы проводим свои досуги. Последняя телеграмма требовала уже не объяснения, а немедленного выезда в Москву вместе с материалом. В этом был резон. Даже милый ДС, слывший другом литераторов и влюбленными глазами смотревший на расстроенного, рассерженного Фадеева, развел руками и в ответ на его сетования привел веселенькую галльскую пословицу, что, мол, даже и самая красивая девушка Франции не может дать больше того, что имеет.
— То есть как это так, капитан? — вспылил Фадеев.
— Позвольте доложить, товарищ бригадный комиссар: обрываются провода, — огорченно разъяснил ДС. — Не имею «Гранита» на проводе сутками. Идут только шифровки.
…И вот мы в Москве, в «Правде», где в те дни было, пожалуй, даже похолоднее, чем в сложенном из веток шалаше в ржевских лесах. И так же, как там, люди ходят в ватниках, в стеганых штанах, в валенках. Ночью, после выпуска номера, редакция превращалась в своеобразную гостиницу. Не только мы, военные корреспонденты, но и весь ее литературный аппарат во главе с главным редактором, насчитывавший в те дни не более полутора десятков человек, ложились спать на диванах в тех же комнатах, где и работали.
На второй день в комнате, которую мы делили с корреспондентом Петром Лиловым, только что прибывшим с Западного фронта, зазвонил телефон. Фадеев. Он говорил из какой-то гостиницы.
— Ну как, материал передал?
— Вручил.
— И что сказали?
— Читают…
— Еще все читают… А мы столько километров по морозу, да, да, да…
— К ночи обещали просмотреть…
— Это когда же? Сейчас полночь.
— Под утро. Когда загорится последняя полоса…
— Столько ждать!.. И все-таки… Ну вот что — есть новость. В Москве Жан Ришар Блок… Да, да, да… Жан Ришар Блок. Сходим к нему. Великолепнейший француз. Хотите?
— Что за вопрос — хотим, конечно.
— Ладно… Тогда захватите что у кого есть из съестного…
У меня в подсумке оказалась банка консервов «лосось» и черствая, с позеленевшим брюшком, булка, полученная в редакционном буфете. Лидов извлек из кармана шинели аптекарский пузырек с жидкостью, казавшейся зеленоватой. На пузырьке был кокетливый гофрированный колпачок, и из-под него тянулся шлейф добротной, довоенной сигнатурки. Но великолепие содержимого не вызывало сомнений. Тут уж сказались связи друга с фронтовой медициной.
Фадеев ждал нас в вестибюле. Он нетерпеливо шагал по ковру, держа в руке красную головку сыра, как царь державу.
Оценил припасы.
— Не густо, но для дружеской международной встречи хватит, — определил Александр Александрович, имевший изрядный дипломатический опыт.
И вдруг сказал:
— А может быть, знаешь, гостевание по боку? Извинимся по телефону и поедем в редакцию… Именно в редакцию… Вдруг там вопросы какие-нибудь, что-нибудь, так сказать, переделать, уточнить надо, а?.. Ведь не плохой материал привезли. Интересный…
Решили все-таки сходить в гости. Уже поднимаясь по лестнице, величественно неся в развернутой ладони свою сырную державу, Фадеев снова остановился.
— А вдруг он устарел — этот наш материал… Да, да, да, столько времени не было связи — свободно мог устареть… Вот будет жалость. Такой материал!