Какое значение придавал Ленин марксистскому изучению идеологического развития замечательных людей, это видно из его статьи «Памяти Герцена», из его статей о Льве Толстом.
Луначарский содействовал широкому усвоению этих ленинских идей и своей талантливой работой биографа и критикой «антибиографических» литературных направлений. Он, одновременно с Максимом Горьким, проложил путь для позднейшей нашей биографической литературы — в частности, для осуществления той издательской серии «Жизнь замечательных людей», в которой теперь выходит в свет сборник его «силуэтов».
Обратим внимание, например, на маленькую статью Луначарского «А. С. Пушкин», представляющую собой прекрасный образец глубокого единства характеристики общественно-исторического времени и лично-биографической характеристики великого поэта.
Нет надобности пояснять каждую из предлагаемых вниманию читателя работ в отдельности. Луначарский излагает свою мысль всегда так ясно, что она доступна любому читателю, интересующемуся такого рода книгами. Но, вероятно, следует в нашем предисловии обратить внимание на то, что особенности Луначарского, как автора большой галереи биографических портретов, характерны не только для него, а для того исторического времени, когда его деятельность протекала, и для той коммунистической политики в области культуры, которую он проводил.
После Октябрьской революции трудящиеся нашей страны с невиданной энергией устремились к знаниям, доступ к которым был закрыт крестьянству и рабочим России в течение предшествующих веков. Передовые представители этих классов — большевики, выдвинутые в руководители государства, — обязаны были немедленно ответить на эту жажду знания, направить се в верную сторону, указывая на подлинные ценности культурного наследия, полученного от старого общества. Они должны были учить массы отделять в культуре прошлого великое и непреходящее от ограниченного, временного, устарелого. На примере изучения этого прошлого строители новой культуры приходили к лучшему пониманию своей собственной задачи. Они шли к выработке коммунистического мировоззрения, свободного от мещанской, полупролетарской, «цеховой» (а не классовой) идеи о создании какой-то «абсолютно новой пролетарской культуры», якобы отбрасывающей, как хлам, все, что было выработано человечеством в течение столетий.
Совет Народных Комиссаров по предложению Ленина принял решение о монументальной пропаганде» — о постановке многочисленных памятников революционерам прошлого и выдающимся деятелям в любой области науки и искусства. К «монументальной пропаганде» относилось и водружение мемориальных досок с надписями, содержащими изречения замечательных людей, краткие сведения об их жизни или хотя бы имена — народ должен был их узнать.
Массовое осуществление этого ленинского плана было не во всем удачным: плохи были памятники, сделанные скульпторами-футуристами, а многие из лучших памятников (по большей части скульптурные бюсты) вскоре разрушились, так как мы не могли тогда употреблять более дорогие материалы, чем гипс.
Немало было и наивности в выборе лиц, кому ставить памятники, в приемах этой пропаганды. Но какая это была замечательная «наивность»!
Уже давно на стене, окружающей двор тогдашнего Наркомвоенмора (Народного комиссариата по военным и морским делам) в Москве, стерты и закрашены выведенные красной краской надписи, которыми она была вся покрыта. Эти надписи состояли только из имен выдающихся людей прошлого; Карл Маркс здесь соседствовал с хирургом Пироговым, с химиком Лавуазье, с музыкантом Скрябиным, с Лассалем, Менделеевым, Пушкиным. Наивной можно назвать, однако, лишь форму этой стенной пропаганды, но великим был смысл даже этого простого перечисления имен на стене людной московской площади. Отныне вся мировая культура принадлежит нам, все великое, что создано всеми замечательными людьми всех времен, наше, они наши современники, участвуют в наших трудах и помогают нам 9 борьбе за коммунизм. Вот о чем говорили начертанные пролетарской властью имена, и смысл этих надписей был внятен и близок всем.
Когда-нибудь найдется у нас историк, который исполнит большой труд — просмотрит тысячи объявлений, извещений, обращений и в столичных и в провинциальных газетах и журналах, вплоть до уездных; он соберет все, что свидетельствует о планах (или о реализации планов) «монументальной пропаганды». При открытии памятников и мемориальных досок устраивались митинги, и, наверное, сохранилась хоть часть стенографических отчетов и репортерских изложений тех речей, которые произносились по этому поводу подготовленными, а порой и импровизированными ораторами. Даже сухой перечень фактов, мы уверены, произведет грандиозное впечатление и позволит почувствовать всякому, кто способен чувствовать, стихийную силу всенародного тяготения к культуре в только еще начинающей жить Советской стране.
Популярные биографические брошюры, издаваемые тогда, по большей части состояли именно из таких речей — на митинге, собранном по случаю акта «монументальной пропаганды» или для ознаменования памятной даты, связанной с рождением или смертью замечательного человека, с появлением великого произведения.
Естественно, Анатолий Васильевич Луначарский уже в силу своего положения народного комиссара по просвещению принимал в этой пропаганде и во всей этой коллективной «биографической деятельности» советского общества очень большое участие. Но он был к этому подготовлен также всей своей предшествующей работой.
В автобиографических заметках Луначарский сообщает, что ученический кружок самообразования, в котором он участвовал еще на пороге между отрочеством и юностью, интересовался художественной литературой, политической экономией, историей естественных наук, музыкой, русским и иностранным языками, гражданской историей, философией. В занятиях этих было много полудетского и, уж конечно, дилетантского. Однако было здесь и нечто большее. Речь идет ведь не просто о гимназистах из зажиточных семейств, которые обо всем хотят знать понемногу, чтобы при случае блеснуть «культурностью», — нет, этот кружок учащихся Первой киевской гимназии состоял из людей еще очень молодых, но уже начинающих сознательную жизнь и ищущих дороги к новому и лучшему общественному строю. Для самого Луначарского самообразование и революционная деятельность были нераздельны: шестнадцати лет он вел пропагандистскую работу среди железнодорожников рабочего предместья, семнадцати лет стал членом социал-демократической группы. Широта его интересов, таким образом, имела особый и притом знаменательный характер. Может быть, на первых порах не вполне для него самого осознанно, в этой широте сказалось зарождение того же явления, которое так широко захватило процесс советского культурного роста в первые революционные годы. В уме самого Луначарского, несомненно, жила та же потребность, то же стремление овладеть культурой прошлого, чтобы использовать культурное наследие в строительстве всенародной, свободной коммунистической культуры будущего. Блестящая личная одаренность Луначарского и его демократизм — демократизм не только по убеждению, но по самой его натуре — помогли ему сделаться проводником этого стремления революционного пролетариата.