Она допила кофе, поставила чашку в мойку.
– Прощайте, дядя Володя, мне пора. Всё сносят, ничего не остается. Да и воспоминания скоро сотрутся тоже. Как-то так в Библии сказано, да? Аrrivederci.
Она вышла, было слышно, как она прощается с бабулей, потом хлопнула входная дверь и все стихло.
– Прощай, Женька, – прошептал я.
Ну вот, теперь можно возвращаться на приемку. Жарко. Моя собака уже не лежит, она встала и бегает по двору. Боюсь, сейчас опять ее занесет куда не следует. Я беру ее на поводок и увожу из этого места навсегда – с Ямской, из этой приемки, из этого города. Скоро мы вернемся домой. И там я наконец посажу ее на цепь – пусть посидит хоть какое-то время, пусть хорошенько подумает, куда бежать в следующий раз.
Пазлы прожитой жизни
«…к счастью или к сожалению, нельзя постичь жизнь отдельного человека в полной мере. Тот, кто сможет приблизиться к подобной нирване, перестанет быть собой, исчезнет в другой жизни – великой, пустой или полной страданий – не в этом суть.
Истина в том, что есть только части, из которых мы лепим мир окружающих нас людей.
Мы продолжаем это делать и тогда, когда этот мир исчезает».
Из личных записей автора
***
В моей жизни была Далия. Точнее то, что от нее осталось. Когда я ее последний раз видел, ей было больше ста лет, точнее сто шесть, и она числилась в городских списках старожилов. Она еще могла ходить по своей квартире, но уже с трудом, и большую часть жизни проводила в кресле, глядя из окна во двор. Когда я выходил из своего парадного, всегда поднимал голову и всегда видел ее, рассеянно смотрящую в никуда. Я кивал ей, как старой знакомой, но Далия не всегда отвечала, потому что попросту не видела меня. Ее взгляд блуждал в суете окружающего мира, но где пребывала ее душа, мне никогда не узнать.
Далия жила совершенно одна, ее родственники рассеялись по свету и не навещали ее, друзья давно умерли и все, с кем она общалась на склоне лет – это дежурные соцработники и я, который иногда заходил к ней на чай.
Разговоры наши были скупы на содержание, часто мы просто сидели рядом и слушали тишину, которую изредка нарушали звуки города. Проникавшие сквозь толстые стены, они казались тревожными и лишними в ее квартире из двух комнат, в ее обители прохладного полумрака и одиночества. Я даже не уверен, что Далия всегда замечала меня, возможно, она только ощущала чье-то присутствие, ауру человека, коснувшуюся ее души. Тогда она неосознанным движением передвигала чашки на чайном столике и усохшей рукой пыталась налить в них чай. Мы молча пили его, она смотрела на то место, где сидел я, и видела что-то совсем другое, зрачки ее глаз были мутны и лишены фокуса, и она бормотала слова, которые я не мог разобрать. В этом ветхом мире с еле уловимым движением, в сопровождении неясных слов, лишенных смысла, я испытывал глубокий душевный покой, похожий на благостную дрему.
Иногда я убирался в ее квартире – вытирал пыль, выметал мусор, мыл полы. Приходящие соцработники относились к этому недобросовестно, и я добровольно взял на себя такое обязательство. Это было несложно и приносило удовлетворение. Я убирал только одну комнату. Вторая всегда была закрыта, на прибитых гвоздями скобах висел ржавый замок, и Бог весть, сколько лет Далия в нее не заходила.
Однажды я увидел, что в квартире завелись мыши и принес отраву, чтобы от них избавиться. Когда я рассыпал ее по углам, услышал отчетливый голос Далии.
– Дай мне мышьяку, голубчик.
Я поднял голову и увидел вполне осмысленный взгляд, направленный в мою сторону.
– Дай мне мышьяку, голубчик, и покончим с этим, – повторила она. Я хотел что-то ответить, но тут же на глаза ее набежала туманная поволока и я понял, что она уже не здесь, что она опять крутит калейдоскоп свой жизни, глядя на фальшивые отблески прожитых лет. Меня много лет тревожит одно воспоминание из детства. Я был свидетелем того, как кошке случайно перебили футбольным мячом шейный позвонок. В момент удара она смотрела на меня. Ее зрачки вдруг расширились и заполнили собой все пространство, словно за миг пытались вобрать в себя весь мир, – но так и застыли, и все, что в них было, вдруг исчезло, и жизнь ушла моментально. Взгляд Далии в такие моменты напоминал мне эту несчастную кошку.
В медицине есть такой термин – мерцающее сознание. Думаю, такая характеристика была применима и к душевному состоянию Далии. Половину жизни она проводила в сумраке своих воспоминаний, вторую половину отводила мне, а когда меня не было – нашему маленькому двору, где часто гуляли дети. В моменты просветления голос ее звучал по-особому – старческий, надломленный, но с искоркой жизни. В другое время она говорила глухо, а иногда с визгом, и тогда я понимал, что она уже не рядом со мной. Сейчас не упомнить всего, что было сказано за то время, что мы провели вместе. Но кое-что врезалось в мою память, и, думаю, останется в ней навсегда.