– Не ищи слова, это лишнее. Я знаю о тебе все. Ведь это ты каждый день призываешь меня, не отпускаешь, возвращаешь к жизни. Я знаю о каждом прожитом тобою дне, о лишениях, о трудностях, которые тебе пришлось испытать. Я знаю о твоих успехах и о том, как ты по привычке записываешь свои мысли в школьную тетрадь. Я знаю о том, что тебя постоянно мучает и не отпускает, и ты возвращаешься к этому вновь… Я могу рассказать о тебе больше, чем ты сам о себе знаешь. И еще я знаю, что так будет всегда.
Пока ты смотришь на меня, пока произносишь эти слова, рвущиеся из тебя, как поток, краски времени стаивают с твоего образа, пропадают мимолетное легкомыслие, фривольность, неумелый перформанс юной натуры, и я вижу бесконечное одиночество, которое так мне знакомо; и еще тоску, отчаяние и преданность потерянного существа. Первозданный холст очищается, пропадает лессировка обманчивой реальности, и я вижу тебя такой, какой ты была всегда. Какая ты есть вне времени. Какою ты будешь до конца моих дней.
Да, мне не нужно слов. Потому что вместо меня говоришь ты – моими словами, моим языком, моею душой. Звук твоего голоса выше завывания ветра, что летит от высоток, и в этой симфонии ночного города ведешь ты.
– Каждый вечер ты берешь новый холст, наносишь один и тот же эскиз, но меняешь тона, смещаешь оттенки, перспективу, изменяешь ракурс. В синеву ты добавляешь ностальгию, в оттенки черного – свое одиночество, белое у тебя надежда, а в желтом ты видишь нежность и теплоту. В гирлянде снежного порыва – призыв к действию. А во всем, что из этого получается – бесконечную любовь. И только одно всегда остается неизменным, все вращается вокруг одного, все только для него – маленького и незначительного штриха, ради которого создается вся атмосфера. На большом полотне он мог бы и потеряться, но когда смотришь на картину, взгляд всегда ложится на него. Потому что он является основным элементом, ради которого ты все это затеял. Это то, что постоянно с тобой, но чего ты никак не можешь коснуться.
Во все дни и ночи ты возвращался ко мне, ты рассказывал о своих болях и радостях, сам об этом не зная, искал во мне утешения, ты продумывал новый оттенок, который воплотишь позже, в тишине вечера, примеривался, воображал, так же не зная об этом. Каждый день ты творил то, что потом ляжет на готовый эскиз. Все твои дни прошли в слепом порыве к совершенству, в попытке идеально подчеркнуть то, что не дает смириться с обыденностью окружающего мира. Но одного ты так и не понял. И это гложет тебя много лет.
– Поэтому я пришел за ответом. В последние годы я чувствую усталость, которая ложится на мою душу. Говорят, что душа не стареет. Но оказывается, что она устает.
Я пристально смотрю на тебя. Но ты уже отвернулась, овал лица переместился и стал более округленным; по нему побежал снежный песок.
– Я никуда не уходила. Я осталась в том вечере, который ты покинул. Я до сих пор слышу скрип снега под твоими ногами, когда ты уходил.
– Но я забрал тот вечер с собой. И в нем всегда была ты.
– Да. Ты напрасно меня искал. Я всегда и везде была рядом с тобой, но ты не видел меня. Возможно, иногда ты меня ощущал, как пальцы ощущают пламя свечи. Или как ветер, который скользит по твоему лицу.
– Или как уголёк, который светит в душе…
– Как уголек. Я всегда рядом с тобой. Но не вместе. И так будет всегда, пока ты пишешь картину. Теперь ты это знаешь.
– Как мираж…
– … я всегда буду рядом, но не с тобой.
– Чем была бы моя жизнь без тебя?..
– Ничем. Ее бы просто не было.
Снег кружит перед моими глазами, он не шутку разошелся, и вся картина, которую я вижу перед собой, теряется в белесой мгле света, теней и отблесков. То, что раньше было фоном, теперь заполняет собой все пространство, сотканное из динамического рисунка зимней стихии. Я все еще вижу тебя, но уже как бы дальше, и дальше, и все быстрее пляшут между нами дикие снежные вихри. У меня создается ощущение, что еще немного – и ты исчезнешь вовсе, вовлеченная в танец фигур, рожденных непогодой и моим воображением.
– А ты…
– Мой век давно прошел. Ты забыл, что я бабочка-однодневка. Моя жизнь была коротка, – твой голос звучит тихо, издалека. В нем грусть и смирение. Ты киваешь куда-то в сторону. – Теперь я там. Рядом со мной две березы. На одной живет старый ворон. Ему почти триста лет. Он мог бы рассказать о нас. Но его никто не поймет.
В стороне маленькое неуютное кладбище, покрытое снегом. Я вспоминаю о нем только сейчас, когда смотрю на черные, выступающие в синеву кресты и голые ветви озябших деревьев. Стихия туда не добралась, кажется, даже она уважает скорбный покой этого места. Унылая панорама в окружении ярких огней города. Давным-давно, опьяненный юностью и вином, я провел там одну ночь своей жизни. Шепот берез потревожил мой сон, когда я открыл глаза на рассвете. На трухлявом кресте, что стоял рядом со мной, не было таблички с датами и именами. Только черно-белая гравюра, на которой проступали очертания девичьего лица. И ниже размашистый росчерк – «Муза мой души».