– Как скажете, барин. Володя.
– Зови на ты.
– Как скажете.
С первой нашей встречи и до последней она была со мной очень откровенна, говорила душой, в ее словах не было иронии, веселья, не было ничего напускного, что часто сопровождает девушек подобного рода занятий. Все, о чем она говорила, звучало убедительно, мрачно, правдиво. Как-то я ее спросил, почему она так искренна со мной. Она взглянула на меня большими серыми глазами и сказала:
– Можно ли по-другому, Володя? Вы ж меня увидели, заметили меня. Вы заметили меня, и я стала вашим вниманием.
– А ты думаешь, незаметная такая?
– Замечают нас, только когда надо одного. А так нос воротят. Незаметные мы.
В первый вечер, когда мы пили вино, разговор зацепился за эти дома, из которых она пришла. Как они здесь появились? Женька говорила, что какое-то время до этого все такие дома находились в центре, на Эспланадной, Крещатике, Бессарабке. До тех пор, пока не случился один казус. Один чин очень любил посещать их заведения, приезжал часто, отдыхал бурно. И однажды в самый пикантный момент издох на одной девке от сердечного приступа. Скандал был сильный – ведь чин был большой. Городской голова в гневе заставил девок стоять на его похоронах у гроба, ну прямо смех и грех. Говорили об этом везде, смеялись. Молва плохая пошла по городу. Городской голова решил было разогнать всех девок на окраины города. Однако не очень удобно было такое для мужиков, которые любили это дело.
– Тогда местный люд, жители, отселя, с Ямы, писал голове письмо коллективное. Писали, шо грошей мало зарабатывают, меньше, чем другие, а налоги платят как все. Писали, шо дела хотят поправить, за счет нас, девок. Просили устроить номера здесь, и шоб мы тута были, торговали шоб тута. Мерзота коллективная, гадство какое…
Это письмо было отправлено голове города и сразу было утверждено. Вопрос решился, так появилась легендарная Яма. Работали на ней несколько сотен девок, мужики съезжались со всего Киева, приезжали и с окрестностей.
– А вы што ж, Володя, не знаете нас, коль спрашиваете? Не ходите до нас? Не видите нас? Как такое возможно, лукавый вы, наверное.
– А ты в каком времени живешь?
– Живем мы в своем времени. А вот вы в каком, не знаю я. Зачем вы пьете столько вина, Володя? У вас может быть помешательство, это всегда вредно для здоровья. Был у нас один тапер, Сенька, хорошо играл, к девкам хорошо относился. Угорел он от водки, а до этого с окна прыгал, думал в речку купаться…
– Ты понимаешь, что происходит?
Она опустила глаза, взяла меня за руку.
– Вот, рука теплая, живого человека. А больше мне не надо. Много не надо, не привыкшая я. – Потом все же подняла голову, смотрит мне в глаза. Говорит быстро: – Понимаю. Што-то не то. Но это лучше чем то, што есть. Кто вы? Откуда? Может, вы шпиён, Володя? Вы из тех, кто хочет революцию? Я все равно никому не скажу, никогда. Можете мне верить. Я не болтуха какая-то, в самом деле.
Тогда я стал ей рассказывать о себе. Я начал медленно, с юности, сначала задумывался, запинался, а потом я выпил еще вина и меня прорвало. Как-будто рухнула плотина, и поток слов рванулся из моего нутра. Я говорил то, чего никогда бы не сказал другому человеку: о своей неприкаянности, о вечном одиночестве, которое со мною всегда, сколько себя помню, даже тогда, когда я был не один, когда кто-то был рядом; о поисках приключений, о вечном гнете слов, которые постоянно зудят в моей голове, и которые просятся наружу, на свет, на бумагу; я говорил о бесконечных редакциях, о материалах, которые надо писать, но не хочешь, и потом заставляешь себя, заставляешь их полюбить, и только тогда что-то из этого всего получается; я рассказал о том, как мне пришлось покинуть родину и о том, что теперь я заложник ситуации, и что потерял все, что было и что я любил, и что вся моя жизнь – сплошное вранье, которым приходится закрываться, как щитом, и что так будет всегда, до смерти, пока я не умру…
Она слушала молча, не перебивая, и потом, когда я закончил, она еще какое-то время молчала. Поняла ли она то, что я ей говорил, думал я. И тогда Женька сказала:
– Вот уж как, поговорили… Ранимый вы человек. Скиталец, как и я. Как я вас понимаю… Однако ж я на привязи. Уже привязали. А вы еще бежите, вы в полете. Дай Бог, бегите без остановки. Иначе как я. Ничего уже нет, ничего не осталось. Впрочем… я могу еще што-то сделать. Я могу им отомстить…
– Женька, кто говорил про вино? Ты пьяна.
– Не от вина это. Ну да ладно…
Смысл того, что она сказала, я тогда не понял. Все стало ясно гораздо позже. Тогда, изрядно выпив, мы расстались. Я добрел до приемки и рухнул спать. Ночью стучали в ворота, сигналили машины, но я никому не открыл. Утро было противным, серым и дождливым. Я убеждал себя, что мне все приснилось.